(«Воспоминания» Варвары Яковлевой)

Начало смотри здесь

Часть вторая - здесь

Глава третья.

Семья

Детство золотое!

Счастьем ты обильно …

Отец перевез нас в Малоархангельск летом 1909г. До этого мы жили в селе Дмитровском, в 7-8 верстах от Орла по Наугорскому шоссе (в настоящее время это территория посёлка Стрелецкий – А.П.). Села как такового не было: несколько деревень объединились в приход к церкви, стоявшей на высокой поляне (перечислю эти деревни: Болотовские Дворы, Брусенцева, Воробьёвка, Истомина, Киреевская или Киреевка, Красная Слободка, Мочёные Дворы, Лошакова, Новоалександровка-Никуличи, Новотроицкая, Разинькова, Спесивцева, Хитрова - А.П.)

Дом и усадьба Яковлевых в селе Дмитровское

 С одной стороны ее окаймлял красивый лес, принадлежащий помещику В.Н.Лясковскому, культурному и деятельному, вырастившему несколько лесов вокруг Орла  (Валерий Николаевич Лясковский – известная личность не только на Орловщине, это общественный деятель, писатель-биограф, лесовод, о нём довольно много материалов размещено в интернете – А.П.). С другой стороны стояла школа, а за нею мрачное старое кладбище. На церковь глядели дома «Поповки» - так звались 3-4 домика церковного причта.

Валерий Николаевич Лясковский с сыном Владимиром в окрестностях села Дмитровское

Заготовка сена в селе Дмитровское

Димитриевская церковь

 К нашему дому примыкала усадьба, окопанная рвом, в ней был огород и сад. Каков был сад, не помню. Но крепко помню, что в нем была небольшая пасека, и запечатлелась картина, как папа с сеткой на лице раскладывал на столе рамки с медом.

Домик был скромный, но очень уютный – в 5 комнат. Строил его сам отец взамен церковного, сгоревшего в конце 90-х годов. Вход со стороны школы вел в маленькую прихожую, которая имела дверь в папин кабинетик, необычайно уютную комнатку. Маленький письменный стол, папина кушетка, застекленный шкафчик с книгами – все до сих пор кажется мне необыкновенно хорошим. Там папа читал нам сказки, мы возились на его кушетке.

Большой «зал», почти без мебели, только с узким диваном, я помню очень плохо, и только потому, что в последнюю зиму его почему-то не отапливали, и там обитал у нас, детей, голубь со сломанным крылом. За ним шла детская, всегда казавшаяся мне золотой из-за солнечного света, проникавшего в оранжевые шторы. Налево от детской была небольшая спальня и столовая, соединенная с прихожей. Вот и весь домик! Но как легко и уютно нам жилось там.

За прихожей к дому была пристроена кухня, где нас купали, а потом в одеялах несли на закорках по дощатым ступенькам сенцев в детскую. Направо из сенцев дверь вела в маленькую пристройку, смотревшую в сад двумя небольшими окнами. Вероятно, папа соорудил ее после смерти деда Ильи Никитича Яковлева, чтобы перевезти из села Фошня бабушку Настасью Николаевну и уже не молодую сестру Анну Ильиничну. Их небольшая комнатка была обставлена уютным старьем из фошненского дома.

         Такова поповская усадьба начала века. Был у папы и участок пахотной земли, вероятно, церковный. Для хозяйства держали, помню, двух коров и двух лошадей, одну из которых взяли и в Малоархангельск.

Яковлевы и Лясковские

         В Дмитровском родилось 10 детей. Очень маленькими, не дожив до 3-6 лет, умерли первые пять: Сережа, близнецы Федося и Митя и девочки Маруся и Лиза. Вероятно, унесли их дифтериты, скарлатины, от которых тогда не было средств защиты (Тут я сделаю вставку на основании найденных мною метрических записей по Дмитриевской церкви села Дмитровское на Сухой Орлице. Мария родилась 22 июня 1895 года, и одним из восприемников её был титулярный советник Валерий Николаевич Лясковский. Когда она умерла - записей не нашёл. Близнецы Дмитрий и Феодост родились 24 сентября 1899 года. Восприемниками у Димитрия стали его родной дед, священник города Малоархангельска Иоанн Павлович Троицкий, и жена Валерия Николаевича Лясковского Анна Сергеевна. Крестными у Феодоста выступили: учитель Дмитровской ЦПШ Иван Алексеевич Цыганов и бабушка младенца, Александра Ивановна Троицкая. Димитрий умер 10 марта 1902 года от дифтерита, а Феодост скончался 2 июня 1903 года от скарлатины - А.П.). Отец же, по роду деятельности, общался как раз среди крестьян с больными. Детям, родившимся в XX веке, посчастливилось: выжило пятеро. Старшая,  Маруся – 1901 г.,  брат Серафим – 1903г.,  Варвара – 1904 г.,  Катя – 1906 г.,  Оксана (Ксения) – 1909 г. Младшая сестра Елена родилась уже в Малоархангельске в 1915 г.

         Жили мои родители в Дмитровском нескучно: в Орле в эти годы заканчивали семинарию братья и епархиальное училище сестры Троицкие. Они все праздники стремились к сестре. В приходской школе работали две молодые учительницы, дружившие с мамой и с нами, малышами.

В семье помещиков Лясковских папа и мама пользовались любовью, уважением. Жена Лясковского была крестной матерью Маруси, а дочь Ольга Валерьевна крестила Катю. Дружбу с семьей Синюхиных папа вывез тоже оттуда. Дмитрий Иванович был то ли садовником, то ли управляющим у Лясковского. Интересная семья, истинно русская. Пять великанов сыновей (истые богатыри по своему отцу), шесть дочерей. Все выросли. Но всех сынов (кроме одного) взяли войны. А некоторые дочери тоже мужей потеряли (раскулачивание, гонение на духовенство). С последней, Варварой Дмитриевной, по-родственному мы жили до ее кончины.

Няня Меланья Власьевна

         Было много помещиков поблизости, врачи из психбольницы Кишкинки.

А главное, Орел был рядом, и папа был связан с ним по церковным и школьным делам. В последние годы был он, видимо, попечителем ближних школ – это общественная работа. Однажды зимою он взял меня, едучи в одну из ближних школ. По-моему, это была Мезенская двухклассная школа (5 лет обучения). Когда в 1932 г. я получила назначение в эту школу учительницей, то я сразу узнала подъезд и школьное крыльцо, из далекого детства.

         В церковно-приходской школе папа был заведующим и, конечно, преподавал Закон Божий. Обязанностей у него было предостаточно (еще ведь и сельскохозяйственный участок свой), но он находил время повозиться, поиграть с нами в кабинетике. Иногда водил к речке – Сухая Орлица протекала за лужком при усадьбе. На берегу стояла деревня Волобуевка. Оттуда родители взяли для нас няньку – молодую еще девушку Меланью Власьевну. Няня сопутствовала не только нашему детству, она вырастила и трех детей Маруси и скончалась в Орле в первый послевоенный год.

         Сохранилась фотография: мама с тремя мальчиками и няня. Очень красивая - простой и строгой русской красотой. Говорили, что в молодости ей было видение, кажется, Божия матерь, и какие-то слова напутствия. После этого она присоединилась к толпе богомольцев и прошла весь путь до Киево-Печерской лавры пешком. Помолилась угодникам и дала обет безбрачия. Никуда никогда, кроме церкви, из дома не отлучалась. Была очень богомольна, каждый праздник и воскресенье – в церкви. Никогда не ела мяса, ни в каком виде. Постилась от молока не только в среду и пятницу, но прибавила и понедельник. Спала на войлоке, положенном на сундук. Возле стоял ее сундучок со «смертным». Христова невеста, она приготовила белое кисейное платье, саван, обувку. В теплый денек она просушивала все это и объясняла нам, как ее обрядить в последний путь.

         Когда семья была благополучна, она занималась только детьми. Позже, после смерти папы, да и у Маруси, она помогала на кухне. Мы с няней никогда не скучали. В Дмитровском все мы были еще очень малы, и мир ограничен был детской с оранжевыми шторами. Меня увезли оттуда 4,5 лет, а Катю – 2,5. Няня умела нас занять, устроить простенькую игру (царь и его дети, жмурки), населила мир примитивными чудесами. То на углах стола сами вырастали четыре конфетки, то прилетала добрая птица нас разбудить. А вечером она вязала чулки и плела нехитрую сказку, хотя знала она их немного, но нам они не надоедали, не хотели мы укладываться – в окно заглядывал Змей – Горыныч, который, оказывается жил на огромной раките у крыльца. Няня была светлая, родная духом, идеально честная и бесконечно преданная нашему семейству. В нашу жизнь она внесла чистоту и любовь, немудрую поэтичность. Все в семье, не только дети, но и Троицкие, любили ее как члена семьи. В Малоархангельске, когда было уже шестеро детей, она успевала нам помогать, вставая в 5 часов и задремывая вечерком над чулком и сказкою. Счастливы семьи, где были свои Меланьи Власьевны! У нас она была. Спасибо ей!

Воздух села Дмитровского

         Нас из Дмитровского никогда никуда не возили, ни в Малоархангельск, ни в Орел. Но, помню, папа взял нас троих в Сабурово, это около 10 км., а может быть, и меньше. Тогда была еще цела башня крепости жестокого помещика Каменского. Впервые я услышала страшную историю о крепостном, заживо замурованном в башне. Возил раз папа нас в Маслово, к своему однокашнику по семинарии священнику Некрасову, и два-три раза, я помню, мама водила нас на могилы братиков и сестер на кладбище в 400-500 шагах от Поповки. Запомнилось мне только, что я впервые «увидела воздух». Не знаю, видимо, весной поднимались в воздухе от земли токи, но я ясно увидела пузырьки воздуха и почувствовала их прикосновение к лицу. Таковы первые смутные воспоминания о тепле, уюте, радости, которыми нас окружало Дмитровское.

Мама очень любила его, хотя и горя там видела немало. В первые годы она каждое лето ездила туда на Казанскую – престольный праздник в Дмитровском 21 июля. Мама считала Казанскую Божью матерь своей покровительницей.

В первый раз поездка была в 1910 году. Парадная пролетка с откидным верхом была запряжена парой. Правил какой-то кучер. Возможно, тогда у папы был работник по двору. На заднем сидении помещались родители и я, меньшая.           А старшие, Маруся и Сима, на передней скамеечке к нам лицами. Выехали на заре, и лишь при свете огней (часов, видимо, в 10-11, летом) въехали в Орел. Запомнился мне привал в полдень. Распрягли лошадей на паровом поле, заросшем золотой сурепкой. Мама расстелила белоснежную скатерть. Чуден этот обед на золотом поле под солнечным небом.

В Орле тогда жили тетя Анюта и бабушка, для которых папа снял квартирку на Курской улице, в начале города с Курского шоссе, возле женского монастыря. Мы, наверное, только день пробыли у бабушки. Но поездка в Дмитровское у меня в памяти не отложилась, как и две последующих, уже, кажется, поездом.

О селе Фошня и Яковлевых

Семья сложилась в Дмитровском, простая и счастливая. А завязалась она в Малоархангельске по счастливой случайности. Иван Ильич, окончив семинарию, ехал к родителям в Фошню. Предстояла дневка в городе, чтобы оттуда преодолеть 50 верст на лошадях в Колпну-Фошню. Остановился на ночлег в гостинице, единственной в городе. Узнав, что вечером предстоит венчание молодого хозяина гостиницы Н.Н.Кубарева, пошел в церковь. Увидел во время обряда подружку невесты, Шурочку Троицкую – и судьба его решилась. В то же лето они поженились, и папа был назначен священником в Дмитровское.

Он был из семьи и из рода сельских священников, о котором я ничего не знаю. Дед, Илья Н., не мог быть священником, так как у него были отняты несколько пальцев на руках. Поморозился как-то под Николин день, возвращаясь с требы из дальней деревни. Он не мог держать дарохранительницу во время литургии. И ему пришлось стать дьяконом. Село Фошня – необыкновенно красивое. Мне посчастливилось видеть его один раз, ранним утром в августе, и никогда его не забуду. Я работала в Нетрубеже в 1943 г., и мы были  на учительской конференции в большой и богатой Ярищенской школе. После первого дня ночевать было негде, и Л.Н.Высоцкая пригласила нас в свою родную Фошню, где жили ее родители и сестры. Поздней ночью мы прошли эти 4-5 верст (для сельских учительниц не расстояние) и сразу уснули у гостеприимных стариков-учителей. Но я встала до зари и сразу отправилась к реке, близ которой и дом Высоцких стоял.

Мне при восходе солнца открылась несказанная прелесть русского села. Широкая, чистая, в первых лучах золотистая река Фошня. Пологий берег, зеленый и золотой от песка. Дома села, не тронутого войной, тянулись вдоль берега за усадьбами. Еще безлюдно. Но все одухотворено. Как я хотела там остаться пожить. Но педколлектив заспешил в  Ярище, меня отозвали. Но свет этого утра на родине папы остался в сердце.

Я ничего не знаю о Деде. Бабушка была доброй и тихой. Последние 2-3 года она прожила и умерла в Малоархангельске. Умирая, собрала и благословила нас, детей. Сестра папы Анна Ильинична не оставила заметного следа в детской жизни, но помнится ее необыкновенная кротость и беззлобие, умерла она уже в 1935г., в Орле, куда перевезли ее, тяжело больную, сестры мои, покинув Малоархангельск навсегда. Старшая сестра папы, Даша, говорили, была очень красива и музыкальна. Очень хорошо играла на арфе. Умерла молодой, кажется, в Туле, где была замужем за чиновником.

Других близких родных папы я не знала. В Орле был у него троюродный брат, Онуфрий Захарович, Катя его знала: в педтехникуме у них он что-то преподавал и ее признал. Его сыновья и дочь жили в Орле и в наше время, но мы почему-то не общались.

Один из них, Владимир Онуфриевич, был, говорят, выдающейся личностью, он преподавал в пединституте, и в 30-е годы погубили в Гулаге. Его сын, по слухам, талантливый математик, пошел по научной дороге.

Отец Иоанн Яковлев:

душа семьи и города Малоархангельска

Семья папы была, видимо, интеллигентной и одаренной. Сам папа был человеком редких душевных качеств, редких даже для священника.

Он родился в 1869г., учился в Орловской духовной семинарии. Тогда она давала широкое образование, не только богословие. Оттуда вынес и умение играть на скрипке. Играл хорошо, часто учил нас, особенно меня, петь под скрипку романсы («Глядя на луч пурпурного заката…») и народные песни, которых знал множество. Иногда говорил: «Назовите любое слово, я начну с него песню» - и находил ее на каждое.

Отец Иоанн Яковлев

Высокий, очень стройный, худощавый, с черными вьющимися волосами, он был красив какой-то одухотворенной красотой. По взглядам и убеждениям – истый христианин. Но не чуждался общественных интересов, хотя был, конечно, монархист. Не пытался влиять на «левых» родственников, а возможно в чем-то и разделял их взгляды. Висела у нас в рамке семейная фотография Ник.Ал.Романова. Как сейчас помню царевен в белых платьицах и наследника в матроске. Шутил, что они в один год родились, тоже – женились, жены – Александры, четыре дочки и сынок. Тогда еще Леля не родилась.

Доброты и щедрости он был необыкновенной. Требы у бедных крестьян отправлял бесплатно. Лично опекал вдов и сирот. Помню сиротку Клаву Акимову. Она так и росла у нас, носила наши платья. Ее брата куда-то устроил, а бабушку обеспечивал и деньгами и продуктами. То же и на Подгородней с самыми бедными, например, Наталья Ушакова, вдова с парализованной дочерью (жили в землянке – мне не доводилось видеть жилища более убогого), ходила к нам помогать по кухне и кормила от нас семью – дочь и Никиту, которому  помогали папа и дядя Ваня окончить высшее начальное училище.

Началась война 14-го года – в город навезли много семейств еврейской бедноты; местечковые евреи были нищи, невежественны. Папа взял опеку над ними. Как член городской управы добился компактного бесплатного поселения их в 2-3 домах, не занимаемых самими владельцами купцами. Хлопотал какие-то средства на их пропитание. Мама со мной ходила по богатым домам, собирала теплую одежду для старых (они все мне казались старухами) евреек и бесчисленных их детей. Потом я по поручению родителей собирала для них работу (штопку, надвязку чулок) у жительниц города. Помню ужасающую нищету и грязь, в которой они жили, жуткий запах чеснока. Несколько раз из Орла приезжал раввин и приходил к папе благодарить за помощь. Помню, как папа угощал чаем своего гостя в черном лапсердаке и в ермолке.

В 1919г., когда ожидался приход Мамонтова и Деникина, папа укрыл у нас в подвальной кухне несколько семей, опасаясь еврейских погромов. Был папа и душою создания госпиталя для раненых, о чем расскажу позже.

Большим делом отца была отделка и роспись «новой» церкви, которая была возведена еще дедом. Благодаря своей высокой культурности, он сумел найти и уговорить одного из лучших живописцев – Николая Ивановича Струнникова, помощника Васнецова по Владимирскому собору. «Троицкая» церковь стала подлинным произведением искусства.

Папа пользовался огромным авторитетом у населения. Его деятельность резко отличала его от других священников, занятых только церковными требами.

Велико, видимо, было и личное обаяние о.Ивана. Служил он очень красиво, торжественно даже самые рядовые службы. Помню, я девчонкой, глаз не отрывая, любовалась священной красивой фигурой о.Ивана, когда в дни Великого поста он выходил из алтаря и произносил  красивую молитву Ефрема Сирина «Господи, Владыко». Молясь вслед за ним, я верила, что «верю».

С нами, детьми, папа был настоящим другом-наставником. В моей жизни его личность оказала большое влияние – благородством, добротой, одухотворенностью. Для нас он выписал детские журналы «Путеводный огонек» и «Светлячок». Он познакомил нас с русскими былинами и начатками родной истории. Он прочитал нам «Песнь о Гайавате» в переводе Бунина. Она навсегда запала в душу мне. Читал он нам и помог понять «Калевалу» - финский эпос, и другие книги, обогащавшие душу. Утешения в наших детских бедах я искала, прежде всего, у него. Наверное, я внимательнее Маруси и Симы слушала его рассказы и чтение Гоголя, Пушкина, Лермонтова. Не скажу, что он выделял меня из других детей, но, видимо, он чувствовал, что я глубже улавливаю «искры Божии», которыми отец пытался одарить нас. Но мне он посвятил доброе напутствие, ведшее меня по жизни.

         «Хочу тебя видеть, мой милый ребенок,

На узкой житейской тропе,

С огнем вдохновенья в трепещущем сердце,

С печатью ума на высоком челе».

Больше других детей папа отличал Катю, которая из нас была самая ласковая, активная, деятельная. Когда родилась Леля, папа часами возился с нею.

         Папа старался приобщить нас к природе. Вечерами гулял с нами за городом (мы и жили на окраине), водил к ручью Беленькому на цветущий луг, к пруду у барского имения, и очень часто вывозил (пока была лошадка) в Мурашихинский  лес. Запрягали Воронку в широкую линейку, грузили снедь и обязательно самовар, в центре – мама с маленькими, а по бокам мы, уже самостоятельные. Ездили в Мурашиху на весь день. Красивый дубовый лес рос по холмам. Чудные это были прогулки.

         При опушке была сторожка Золотого. Так мы звали сторожа, инвалида войны в фуражке с золотым кантом. Он нас тепло привечал. Иногда рассказывал что-то из солдатских воспоминаний. Пока мама хозяйничала у большого самовара, мы убегали на соседние лесистые холмы. Весело было скатываться с вершины холма по цветочному ковру. Прижимали руки к бокам и катились «солдатиком»: кто дальше укатится. Папа знакомил нас с названиями цветов и грибов, учил ориентировке. Незабываемы эти беседы. А однажды папа преподавал нам наглядный урок географии. Июньским утром он вывел нас, троих старших (мне было, вероятно, восемь) к протекавшему по задворкам города ручью Куликову Ржавцу. Мы обогнули подгородненский пруд, вышли к слиянию с другим ручьем, Беленьким. Дальше шли по цветущему лугу берегом до слияния с речкой Сучья Плота, по ее берегу – до слияния с Сосной. У большого села Губкина Сосна течет недолго по глубокому каньону, который поразил мое воображение.

         Так папа приобщал нас к природе. Учил нас и труду. Например, мы, особенно брат Сима, освоили переплетное дело. Папа по собственным чертежам заказал столяру переплетный станок и пресс для обрезания и сушки. В красивый мраморный переплет одели несколько классиков из приложений к «Ниве».

         Когда папа арендовал у Ждановых 1,5 десятины земли, то мы все, руководимые мамой, сажали под соху картошку и позже обрабатывали и в меру детских сил помогали убирать. Летом 17-го года он вместе с дядей Ваней сам копал торф, и мы приобщались к тяжелой работе по выноске и сушке. В следующем году мы рыли торф уже без дяди Вани с помощью наемного.

         Так, через всю жизнь детскую прошел зримо и действенно этот замечательный человек с благородной душой. Он был истинно религиозным человеком, глубоко и свято верил, не «по казенной надобности». Благородным светом он освещал все  и всех вокруг.

         Не знаю, писал ли папа стихи. Возможно, т.к. душа его была возвышенна и поэтична. Но знаем, что в церкви он, в алтаре, вел дневники, в которых отражал общественную жизнь народа и государства.

         При закрытии властями церкви (в начале 20-х годов) эти дневники забрали. Один из комиссаров, знакомый Марусе, сказал ей, что последними словами в дневнике были «Боже, спаси Россию!»

Александра Яковлева (Троицкая):

 «Мать с самой большой буквы, солнце нашего дома»

         Мама была целиком предана семье, большой семье. Ведь после смерти бабушки братья и сестры льнули к старшей сестре, и она всех их равно любила, опекала и заботилась.

         Училась она в Орловском женском епархиальном училище, которое давало права учительствовать в церковно-приходской школе. Знала литературу, историю, немного играла на рояле.

         Она была очень миловидная, женственная, с роскошной русской косой. Одевалась очень просто, даже бедно. Имела одну меховую ротонду и единственное выходное платье, украшенное мозаичной брошкой, подаренной кумой Лясковской. Имела, кроме обручального кольца, только одну дорогую вещь – золотые часики с двойной крышкой, кажется, полученные еще в приданое. Никогда ничего себе не покупала, не шила у портных. Сама строчила на машинке для себя и для детей.

         Всегда была ровна, ни разу при детях не повысила голоса, не показала раздражения или огорчения, хотя поводов для этого, наверное, было достаточно.

         Вставала рано и провожала всех детей, кто постарше, в школу тихо и ровно. Готовила обед в основном сама и лишь «на  подхвате» у нее была няня, а позже – тетя Анна Ильинична. Очень заботлива мама была к бабушке, Настасье Николаевне, которую папа вскоре из Орла перевез в Малоархангельск. Уборку дома, мойку и клейку окон и прочее делала всегда сама, пока дочери не подросли. Готовила просто, но вкусно, особенно пироги, куличи, бисквиты, мороженое.

         Все расходы лежали на ней, ходила с нами в магазины, чтоб обуть свою ораву, купить на платья. Продукты забирала по заборной книжке в одной и той же лавке, позже стала посылать нас. Все у нее были сыты, обуты, одеты, присмотрены – и все это как-то незаметно.

         Нас, детей, она поднимала и укладывала сама. Следила, чтоб в детской всегда горела лампада перед иконой Богоматери, а потом – Нерукотворного Спаса, которую для папы нарисовал Струнников. Целый день она неутомимо стряпала, шила-чинила, следила за нами, когда мы бегали по саду и соседним дворам. В субботу и в праздники всех водила в церковь. Молитвам научила детей тоже она. Она была истинная Мать – с самой большой буквы.

         Матерью она была и для своих сестер и братьев, которые поверяли ей все и с нею советовались. Большое сердце мамы давало отклик и тепло всем, кто к ней обращался. Выплакивала ей свои обиды и двоюродная сестра Анна Григорьевна, учительница в церковно-приходской школе. Заботиться надо было и об ее братьях, которые некоторое время жили с нею при школе. Горожанки, у которых жизнь не ладилась, тоже шли выплакаться к Александре Ивановне. Молодая, красивая Софья Фадеевна Сретенцева шла к ней как к матери. Мама жила для семьи, но, если надо, помогала папе в общественных делах (по устройству евреев-беженцев, в помощи беднякам).

         С детьми мама была ласкова и в меру строга, мы не боялись ее, но слушались больше, чем папу, который мог и наказать и быстрее простить детские шалости.

         Знакомых мама как-то чутьем умела выбирать. Жены купцов и чиновников бывали у нас только такие, которые были благородны по душе и нравственно красивы. В гости мама не любила ходить, навещала только старую тетку Ольгу Ивановну Зернову и ее «принимала» у себя «правилам этикета». Но на елки и праздники возила нас в дружественные дома.

         Однако сердечно принимала молодежь, которая собиралась к сестрам и братьям почти ежедневно, когда те приезжали в Малоархангельск.

         Я считала маму солнцем нашего дома, она объединяла и обогревала всю семью. Нас было пятеро, потом шестеро детей. Няня, которую все считали членом семьи, бабушка, Настасья Николаевна, и тетя, Анна Ильинична. Несколько месяцев в году жили одновременно 2-4 дяди и тети, с 14-го года постоянно жила несколько лет Настя с сыном Митей и няней Лизой, потом безвыездно жила несколько лет Аня. За стол никогда не садилось меньше двенадцати человек. Семья большая, дружная. Но обо всех надо было заботиться, всех опекать, вместить в свое сердце.

         И наши папа,  и мама умели без нетерпеливости, без малейшей досады, но охотно и радостно объединить всех и создать детям спокойное и безмятежное детство.

         Для строительства такой семьи нужен был талант. И такой талант у мамы был. Не знаю, обладала ли она дарованием к какому-нибудь искусству, хотя очень любила хорошее пение, музыку. Помню, специально ездила из Малоархангельска в Орел послушать Собинова, приезжавшего с концертом. Знаю об одной еще ее поездке – в Крым перед рождением Оксаны. Возил ее дядя Миша, с ним она и сфотографирована на веранде крымского дома.

         Но был у мамы редкий талант – любви к людям. Он был неисчерпаем. Его  хватило не только на построение семьи, на всех Троицких. Не иссякла эта любовь и в трудные десятилетия вдовства, бедности, в годы бездомья, в невероятных бытовых лишениях, переживаемых вместе с семьей Кати.

         Два любящих талантливых сердцем человека, отец и мать, создали крепкую семью Яковлевых.

(Продолжение следует)

• Малоархангельск. Два часа 24 ноября (фоторепортаж с улиц города, начало)
• Малоархангельск. Два часа 24 ноября (окончание)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска об Орловщине – с любовью («Воспоминания Варвары Яковлевой»)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью (часть 2. Троицкие)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой - ч.4. "Малоархангельск")
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.5)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.6)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.7, заключительная)
• Вознесенский собор Малоархангельска (по страховой оценке 1910 года)
• Навстречу 240-летию города Малоархангельска