Начало «Воспоминаний»

Часть вторая - здесь

Часть третья - здесь

Глава четвёртая.

Малоархангельск

         Летом 1909 года семья переехала в Малоархангельск. Он не был тогда подобен ни щедринским, ни гоголевским городам, но представлял собой небогатый культурный центр, не похожий на заклейменный Островским город Калинов.

«Всё было чистенькое, и везде был порядок…»

 Лежал он 14 верстах от Московско-Курской железной дороги, в степной черноземной полосе России. Построен был очень аккуратно, правильными кварталами, усадьбы которых смыкались в центре фруктовыми садами. Улицы были немощеными, за исключением одной центральной, которая была частью прямого тракта Орел-Курск. Но тротуары были вымощены кирпичом, за этим строго следила городская управа. Население было около 7 тысяч, главным образом, хлебные купцы (побогаче) и средней руки торговцы-прасолы, скупавшие хлеб и др. продукты в богатых селах уезда. Три параллельные улицы пересекались одной, главной, которая проходила через торговую площадь, мимо Воскресенской церкви, выходила к кладбищу с небольшой церквушкой (Сретенская кладбищенская церковь – А.П.)  и была обстроена большими и маленькими магазинами и лавками. Немало было и двухэтажных – земство, казначейство, жилые дома купцов с торговыми помещениями внизу.

Хороший Народный дом, уютный чистенький городской сад, дворянский клуб. Все было чистенькое, и везде был порядок. Женская прогимназия вскоре была превращена в гимназию с хорошим составом учителей. Для мальчиков было высшее начальное училище, куда принимали уже окончивших церковно-приходскую или земскую школу.

         Городской управой ведали, по-видимому, порядочные люди. Мой отец очень уважал городского голову (так звался мэр) Москвитина. Молодежь как-то объединялась вокруг Народного дома и открытого «театра» (дощатое строение под открытым небом) в городском саду. Был и духовой оркестр пожарного общества. В общем, Малоархангельск был довольно культурным городом, а в уезде жили многие помещичьи семьи.

Игры и учёба

         Наша семья жила в дедовском доме с небольшим садом. Росли в нем немногие, но хорошие сорта яблок и роскошное дерево – янтарка, необыкновенно вкусные поздние яблочки для варенья.

         Наш мир, мир детей, недолго был ограничен детской и садом. Сдружились мы с ребятишками из двух-трех соседних многодетных семей. Летом без конца играли в войну, бегая в больших довольно запущенных садах Козловских и Сусаревых. В саду своем мы, девочки, играли в  куклы, наряжаясь в шляпы и платья из огромных лопухов, росших в тени заборов. Зимою в начале сада строили гору и катались дома, а иногда и по соседнему «проулку», спускавшемуся вниз к ручью.

         Учили сначала дома, читали и писали мы задолго до начальной школы, и отдавали нас в нее уже во второй класс. В моей школе было очень скучно учиться. Много времени во 2 и 3 классах отводилось на церковно-славянский язык, чтение «Псалтыря».

         Учились только девочки. Темно-коричневые платья с черными фартуками. Больше городская беднота. Школа была приходская при Соборе (рядом), и внизу находился склад свечей, церковного вина и разных церковных мелочей. Сидел там толстый дьячок Орлов, и всегда приятно пахло кагором. В эту школу я ходила 2 года, а Катю отдали уже в новую земскую школу для девочек, которую строил папа и где он преподавал Закон Божий.

         Сима ходил в другую школу для мальчиков в другом конце города, и в осеннюю грязь папа возил его туда на нашей любимой лошадке Воронке. Не помню, в 9 или 10 лет его отдали в Орловское духовное училище, где он учился до 17-18 г. (?), приезжая только на каникулы.

         Я и сестры после двух лет в церковно-приходской школе поступили в гимназию, для которой город выстроил удобное двухэтажное здание.

Как проходили дни…

         Осенне-зимнее время проходило однообразно и спокойно. На раннем рассвете вставал папа и заводил большие часы с боем в соседней с детской комнате. Потом всегда заглядывал в детскую, посмотрит на четырех детей, поправит лампаду, горящую всю ночь. Потом вставала няня и долго молилась в своем уголке. Я обычно снова засыпала, и только в 8 часов будили. На столе уютно пыхтел пузатый самовар, в ярко начищенные бока которого я любила смотреться, гримасничая. На чистое полотенце в чрево самовара мама закладывала яички – наш обычный завтрак. Рассыльный от знакомого булочника приносил горячие французские булочки. Получив по 3 копейки на слоенки в школе к большой перемене, мы собирались в школу, ходили с малых лет одни, без провожатых. Обедали всегда в 3 часа. Питались просто, но сытно. Никаких закусок. Мясной суп или щи, гречневая каша или картофельные котлеты с грибным соусом, кисель из сухих яблок, груш. В праздничные дни мясное жаркое.

Всегда свое сливочное масло, сметана. По воскресеньям мама пекла сдобные булочки, а часто и пироги с начинкой.

         После обеда папа уходил отдохнуть часок, мы зимою уходили в сад с салазками. Еще до сумерек все дети, четверо (Оксана еще не ходила в школу), усаживались вокруг большого стола в детской готовить уроки. Вечерний чай вокруг самовара собирал всех в столовую, и было очень весело, вкусно и дружно в этот предвечерний час. В будние дни гости к чаю бывали редко, но с 1913 г. к папе почти каждый день приходил адвокат Старков со своей газетой. За чаем они читали и обсуждали «дело Бейлиса» (было такое обвинение в ритуальном убийстве), события в Боснии и Герцеговине, вспоминали Балканскую войну и восстание буров, а потом и начало мировой войны стало темой ежедневных бесед.

Так с 9-10 лет я уже, слушая их, узнавала о большом мире.

         В зимние вечера мы обычно играли в лото, в игре принимали изредка участие и взрослые: дядя Яша, дядя Ваня. Постоянно играла тетя Анна Ильинична. Она же научила Симу и нас, девочек, нехитрым картежным играм. Позже папа показал нам игру «66», которая очень мне понравилась. Но чаще вечерами читал папа нам вслух, а потом и сама я привыкла к Гоголю, Помяловскому.

Как отмечали праздники

Яркими были дни праздников, особенно Рождества. Привозили большую елку, на «кресте» водружали в середине зала. Приезжали Аня и Настя, привозили игрушки. Сами делали мало, только орехи обязательно золотили. Игрушек было много, и очень разнообразные. В ночь под Рождество нас, кто постарше, водили в церковь, а потом мы досыпали. Мама с тетями накрывали большой праздничный стол. Но разговляться мы садились, лишь когда приходил со второй службы (обедни) папа, святил все яства и поздравлял нас. Застолье было обильное, даже после революции мама как-то умела делать его праздничным.

         В эти дни устраивались елки для детей у нас и у добрых знакомых: Кубаревых, Тихоновых, Газиных. Однажды и у Оловениковых – моей учительницы музыки. Самые веселые – у нас и Кубаревых. Много детей, много лакомств у елки, очень интересные хлопушки, из которых появлялись бумажные костюмы для маскарада или занятные сюрпризы. Хороводы были веселые, у Кубаревых дом был устроен так, что можно было носиться кругом всех комнат.

В их семье старшие были уже студентами, приходили их веселые товарищи. Все носились с нами под музыку кавалькадой по всему дому. Чтоб успокоить нас, затевали тихие игры: «Море волнуется», «Соседи», «Испорченный телефон». Все заканчивалось легким вкусным ужином.

         Чудесны были возвращения с елок. Нас, мелюзгу, насыпали в розвальни, укрывали сверху тулупом. Как дивен был звездный небосвод! Как нежно прижимали мы елочные подарки! И как жаль, что праздник кончался.

         На Рождество обычно приезжал из Дерпта Сережа. Он привозил лакомства и научил маму делать шоколадный вафельный торт, для которого привозил шоколад и орехи.

         Каждый день Святок был праздничным. Иногда приходили ряженые, а то и мы, став постарше, пробовали наряжаться. Взрослые на каникулах делали в саду горку, играли с нами в снежки, вечерами читали вслух.

         Не хуже проходила масленица. В огромной макитре разговаривало тесто для блинов, няня четко разливала его по сковородам и быстро работала чапельником, и у загнетки на треножниках румянились блины, настоящие, из гречневой муки.

         Укрыв стопку блинов салфеткой, мы бежали с ними в столовую, где ждали соусники с растопленным маслом и сметаною, селедочка в масле, иногда икра – все для заговенья. Блины и под ножом «разговаривали», шипели, истекали маслом. На масленой в городе было катанье в санях. Пока была у нас лошадка, нас тоже катали. По раскисавшим уже дорогам неслись нарядные «козырьки», покрытые ковром, или широкие сани. В воскресенье – прощенный день: ездили к некоторым знакомым и старой тетке Зерновой – просить прощения. Дома, перед сном, обязательно все просили простить каждого члена семьи.

Великий пост и Пасха

         И начинался Великий пост. Взрослые семь недель не ели мясного и молочного. Нам, детям, тоже в 1-ю, 4-ю и Страстную недели не давали молока. Обычный обед – холодная картошка ломтиками, гороховый суп, приправленный жареным луком, каша (чаще гречневая) с растительным маслом, кисель. То же и на ужин.

         Школьниц, нас, водили говеть и причащаться классом, но чаще мама сама нас водила на 4-ой неделе. Дни были строгие, по вечерам не играли, а читали. Во всех комнатах горели цветные лампады перед иконами.

         В Страстной Четверг нас обязательно вели к Стоянию, и всю службу мы выстаивали со свечами, а потом несли их домой в бумажных фонариках. Весело было смотреть на вереницы огней, с которыми подгородние шли из Собора по вечерней дороге, видной из окна детской.

         У мамы к празднику стояли в холодном коридоре две макитры с творогом, одна для себя, другая – для бедных. Мы помогали делать творожные пасхи, всегда 3-4 пасошницы, одну из «красного» творога, который как-то умела делать няня.

         К 12 ночи мы все шли к заутрене. Блеск и торжественность крестного хода создавали в душе умиление и ожидание чуда. Открывались двери в главный придел, обычно закрытый на зиму, и люди попадали в залитый светом, золотом храм. Духовенство – в белых с серебром одеждах, хор с лучшими духовными песнопениями, непрерывный праздничный перезвон – все давало детской душе ощущение полета и благостного озарения. Взрослые после короткой заутрени оставались на литургию, а мы под присмотром кого-либо из взрослых шли домой, умиленные и взволнованные. Темная звездная ночь, необычность нашего пути по городу, кажущемуся незнакомым, ожидание завтрашнего светлого праздника. Тут уж было не до сна. И в празднично убранном зале, при свете разноцветных лампадок, мы еще пытались не уснуть, взрослые что-нибудь читали или рассказывали. На всю жизнь остался в душе «Звездный мальчик» О.Уайльда, прочитанный нам дядей Сережей в такую ночь.

         На рассвете приходили все от обедни, и папа читал молитвы и кропил святой водою куличи и яйца – все яства, приготовленные для разговения. Кроме семьи и дядей-тетей, приехавших к празднику, был всегда кто-то из неимущих. Чаще всего сиротка Клава Акимова, которая и зимой проживала у нас подолгу. После обильного разговения все ложились немного поспать. А уж с 10 часов воскресенья всю неделю в доме ни на минуту не затухал праздник. Христосовались все со всеми, брат лазал на колокольню (трезвон не умолкал ни на минуту), мы катали яички на лужайке, бились яйцами.

         Обязательно вешали качели на перекладине между двумя тополями. Даже «гигантские шаги» несколько лет ладили, потом почему-то перестали, видимо, ремни истерлись.

         Всей семьей ходили на кладбище, христосоваться с дедушкой, бабушками и тетей Марусей. А оттуда добегали посмотреть на огромные качели, которые на ближнем к городу хуторе Кусакиных (на «отрубе») на все лето вешали для взрослых. Жутко и весело было глядеть на пары, возносившиеся на доске необыкновенно высоко. По Орловской улице, по выгону гуляли семьями горожане и молодежь со слобод. Пасхальная неделя и Красная горка остались в душе светлым, золотым воспоминанием.

         В те годы школьные каникулы тянулись все Святки до Крещения и так же совпадали с Пасхой.

О чтении, театре и граммофоне

         В учебное время мы тоже не скучали. Окнами в большой мир были журналы «Путеводный огонек», а для младших – «Солнышко». В «Путеводнике» печатались увлекательные повести, помню приключенческий роман из жизни Др.Египта. Увлекателен был раздел «Из текущей жизни», приобщавший детей к жизни страны и мира. К журналам были приложения, чаще из картонажа, для поделок. «Путеводный огонек» давал картонажный театр. Была пьеска, а к ней набор декораций – панорам и бумажные фигурки героев пьесы. Помню «Синюю птицу» по Метерлинку: текст был написан чудесными стихами, а фигурки свободно передвигались по «сцене». Очарование «Синей птицы» было особенно велико, т.к. еще раньше в одну из пасхальных (кажется) ночей, дядя Ваня поэтично пересказал нам содержание пьесы, очаровавшей его в Московском Художественном театре.

         Кроме бумажного театра у нас в ходу были собственные «представления». Увы, детской драматургии мы не знали, да и была ли она в те годы? Но мы разыгрывали стишки, диалоги, сказки, которые находили в журналах, басни Крылова, любили импровизировать «живые картинки». Никто не мешал нам наполнять по-своему свободное время.

         Очень обогащало нас общение с граммофоном. Его значение в те годы не сравнить с нынешним использованием проигрывателей. Для нас это было не развлечением, а могучим средством приобщения к настоящему искусству. Появился он году в 12-13, когда дяди-тети привезли его в подарок нашему папе. Красивого дерева, с блестящей трубой, он стал украшением дома. Но дороже всего был великолепный набор пластинок, привезенных с граммофоном. Это были Шаляпин, Собинов, Нежданова, Давыдов, Вяльцева, лучшие хоры… Этот набор пополнялся до 1917 года. Для нас слушание пластинок было часами общения семьи в единых переживаниях. Большое искусство открывалось нам, мы узнали о великих композиторах и знаменитых операх.

         Жизнь в эти, 1909-1916 годы была спокойной, но богатой теплом, взаимной любовью, чистыми радостями и постепенным узнаванием мира.

Скарлатина

         Ровный темп жизни нарушался изредка, в первую очередь, детскими заболеваниями, которые обычно укладывали всех подряд. Большим событием, поломавшим распорядок жизни, было мое заболевание скарлатиной в конце зимы 13-ого года. Вероятно, у меня была особо тяжелая форма, я сразу впала в беспамятство и, говорили, была без сознания около трех недель. Надо было изолировать от других детей. Арку между залом и гостиной заделали, и я осталась с мамой в большей половине дома. Мама, конечно, спасла меня своими заботами от смерти и от осложнений. Больше 1,5 месяцев длился карантин, да и после я, видно, была очень слаба и долго лежала. Мама не видалась с другими детьми, а с папой говорила только в холодном коридоре. Меня часто навещал старенький врач, и по его совету мама давала мне ежедневно, когда кризис уже миновал, столовую ложку вина и кусочек чистого шоколаду, покупаемого специально для меня. Ко мне долго не возвращалось чистое сознание, и только через 1,5 месяца я смогла воспринимать мамино чтение за закрытой дверью. Кто-то из дядей, кажется, Яша, прислал для меня Тома Сойера. Это возвращало меня к жизни. Забегая вперед, скажу, что Катя и Оксана в 1915 и в 1916 годах тоже болели скарлатиной, но в незаметной, легкой форме, особенно Оксана. Но ей-то пришлось хуже всех – осложнение на почки осталось на всю жизнь.

Поездка на богомолье

         Молясь за меня, мама дала обет посетить мощи Тихона Калужского, недавно, кажется, открытые. И вот, в июле 1914 г. мама взяла Марусю, Симу и меня и отправилась на богомолье. У меня остались в памяти только несколько эпизодов. Я была еще очень слаба, и часто болела голова. 

         Помню, что приехали мы в Орел, и мама устроилась на день-два в знакомой гостинице, чтобы завтра, в присутственный день получить в консистории (как жена священника) паспорт. В те годы жены жили без паспортов. И надо же тому случиться: в это утро была объявлена война с Германией (19 июля 1914 года по старому стилю – А.П.). Введен режим военного времени. Маму, как беспаспортную, через  час из номера попросили. Повезла нас мать на извозчике в другую, и там через некоторое время хозяин побоялся держать попадью. Везде полиция смотрела шпионов. В растерянности мама собрала нас и повезла просить приют в знакомом семействе Мошкиных. Дороги я не помню. А вот от станции мы ехали лесом на извозчике в монастырь. И я была поражена красотою соснового леса, там было дивно в летний день. Нигде и никогда не видела такого обилия земляники вдоль дороги: все было красно, все горело, манило. А мы проезжали на паре, не останавливаясь. В монастыре мы провели несколько дней. Жили в монастырской гостинице с тесовыми стенами, под надзором монахов. Запомнилась купальня, вода которой считалась целебной. В огромном деревянном ящике, наполненном «священной» водой, плескались, присаживаясь на деревянное дно, десятки страждущих исцеления. Зрелище для детского глаза было неприятное. Уродливые тела, калеки, больные с язвами – все оставляли лохмотья на деревянном полу и лезли в воду. Нам отвели чистый угол, вероятно, для почетных богомольцев, и мать решилась нас окунуть. Но я, помню, долго сопротивлялась.

         Запомнилось посещение какого-то богослужения днем в очень большом и пышном храме. После него мы прикладывались в раке, где находятся мощи святого. Еще несколько впечатлений, и веселых, и неприятных, осталось в памяти о богомолье, но самым страшным для меня и, конечно, для мамы было возвращение домой. Из-за мобилизации было трудно (невозможно) получить билет на знакомую дневную поездку с пересадкой на Орел в Горбачево, и мама получила поезд по другой совсем дороге через Комаричи. Мы попали в пустой вагон четвертого класса, ночью, не освещенный даже фонарем. Бородатый проводник не дал огня, и мама не спала в страхе, что ворвутся разбойники. Не спали и мы, дрожали всю ночь. Но славу Богу, за ночь ни злые люди, ни добрые в вагон не заходили до утра.

         Так, единственное в жизни богомолье не принесло никакого умиления и душевного мира и долго тяжестью лежало на сердце.

Первая Мировая война и Малоархангельск

         Война принесла новые, тяжелые переживания. Ушел на фронт любимый всеми дядя Яша, и Настя с маленьким Митей приехала из Орла и поселилась во флигеле, который для нее построили из старой бани, стоявшей в конце сада. Получили весть о мобилизации дяди Миши, который в должности ветеринара  пробыл больше трех лет на Турецком фронте. Только что закончивший Дерптский университет дядя Сережа оказался сразу военным хирургом. Тетя Аня из Киева ушла в Армию медсестрой («сестра милосердия» их звали тогда). За всех было тревожно.

         У нас, детей, было реальное горе: мобилизовали нашу любимую лошадку Воронку. Без нее стало многого не хватать в жизни.

         В семье у старших я не видела ура-патриотического подъема. Папа был, видимо, удручен вестями с фронтов и все чаще ставил шаляпинскую пластинку:

         «Христос воскрес» - поют во храме,

         Но грустно мне. Душа молчит.

         И этот гимн пред алтарями

         Так оскорбительно звучит.

                   Когда б он был меж нас и видел,

                   Чего достиг наш славный век,

                   Как брата брат возненавидел,

                   Как опозорен человек,

         И если б здесь, в блестящем храме,

«Христос воскрес» он услыхал,

Какими б горькими слезами

Перед толпой он зарыдал.

Автора не помню  (это стихотворение Дмитрия Мережковского, написанное в 1887 году – А.П.).

         Но жажда деятельного добра звала отца к участию во всенародном бедствии полезными делами.

Хлынули беженцы из западных местечек – невозможная еврейская беднота. Куда селить? Нашли два-три дома, принадлежащих купцам, занятых у них не под жилье. Папа через городскую Управу организовал их аренду, и еврейские семейства, старухи с огромным количеством детворы, получили «коммуналки» и ежемесячную помощь от Управы. Папе принадлежала  и мысль о создании в городе госпиталя для нетяжело раненых, которые могли переносить тряскую дорогу от станции в город. Помещицы-немки, обитавшие в усадьбе близ города, отдали для этого свой просторный и уютный городской дом. Не знаю, кто ведал хозяйством госпиталя, но руководил его жизнью наш отец, которого раненые очень любили.

         Он проводил там церковные службы, на которые брал и нас, устраивал показ волшебного фонаря, беседы. Мы стали завсегдатаями в жизни раненых: писали им письма домой, читали стихи. Раненых было немного, около 50 человек, для маленького небогатого городка было по силам их содержать, хорошо кормить.

         Для выздоравливающих летом папа организовал поездку в богатое село Губкино, в 12 верстах от города. На нескольких телегах поехали забинтованные и на костылях  русские мужики в гости. Помню, как радушно их принимали в селе, угощали яичницей с салом на огромных сковородах, пели, играли на гармошке. Нас, детей, папа тоже посадил в телеги с ранеными, и мы провели с ними весь день. Думаю, этот праздник доставил радость и самим устроителям его.

         Госпиталь существовал три года. После революции раненые перестали поступать в наш город. Почти все еврейские семьи уехали до 1920 года, но в 1919 г., когда Деникин шел на Орел, еще несколько семей оставалось. Опасаясь погрома (чего ждать от белых – не знали), папа прятал недели две у нас в подвальной кухне несколько семей. И мама всех кормила.

         Очевидно, что деятельная доброта родителей воспитывала нас, детей, лучше всяких наставлений и уроков Закона Божьего, которые нам преподавали в гимназии.

Женская гимназия

         Я поступила в гимназию в 1914г. Для нее только что было выстроено небольшое двухэтажное здание, рядом с Собором и церковно-приходской школой. Экзамены я сдала легко, учиться начала охотно. Учителей было много, все разные, по-своему интересные. С 1 класса были иностранные языки. Они преподавались интересно, с картинами, с внеклассным чтением интересных книжек. Хорошо преподавалось рисование, и даже уроки рукоделия были интересны. Не любили мы только уроки Закона Божьего. Его преподавал вечно сонный отец Василий, которого мы не слушались и всячески обманывали.

         День в гимназии начинался с молитвы перед учением и общего пения. Наш класс помещался в одноэтажной постройке, за залом, и поэтому мы чувствовали себя вольготно, на переменах играли в войну, захватывая и часть урока, т.к. учителя часто не приходили со звонком. Мне доставалась роль Вильгельма (по жребию), а благородного бельгийского Альберта изображала Гланя Кубарева. Но обычно на уроках в уголку сидела классная дама, Екатерина Николаевна Заседателева. Впоследствии она у нас преподавала арифметику, математику. Постепенно количество учителей стало таять: мужчин мобилизовали. Через два года поступила в гимназию и Катя, мы дружно шли в школу, одинаково одетые. Очень гордились мы гимназической формой (пока она была), светло-серой с черным фартуком. На переменах полагалось чинно прогуливаться в рекреационном зале, но наш класс был шаловливым и чаще шумел по партам.

         В гимназии не было никакой внеклассной работы, только для желающих ввели платные уроки танцев.

Как проводили свободное время

Свободное время некуда было девать. Поэтому мы, городские девочки, были очень обрадованы, когда появилась в горсаду детская площадка. Ее организовала жена нового аптекаря Четыркина, Прасковья Алексеевна. Очень энергичная, она, видимо, тянулась к искусству, но была она заметно хромая, сама не играла на сцене. Поэтому она и ее сын-студент Сережа собрали вокруг себя городскую молодежь, готовили спектакли. Наша Маруся была завсегдатаем в маленькой квартире Четыркиных, Настя тоже у них бывала. Нас, подростков, Прасковья Алексеевна собирала в городском саду, в задние аллеи которого выходили дворик аптекарского домика.

         На этих аллеях и площадке возле летнего театра собирались дети, танцевали, пели. Летом устраивали карнавал – подобие троичных сельских праздников. Был поставлен прелестный спектакль-опера «Ночь в лесу». Все пели, танцевали в костюмах лесных обитателей. Я и Гланя готовили танец кузнечиков, но перед самым спектаклем у меня появился огромный нарыв на ноге, и я, заплаканная и огорченная, довольствовалась ролью зрителя. Саму красавицу-ночь изображала Маруся. Она в красивом наряде, усыпанном звездами, чудесно читала свои монологи. Танцы были хорошо поставлены, их готовила племянница П.А., ученица балетной школы, приехавшая на каникулы. Костюмы готовила П.А. с помощью нескольких учительниц.

         Очень полезным делом было создание в горсаду цветников, которых раньше не было. Мы, дети, высаживали рассаду на клумбах и на пустыре, все лето по очереди поливали утром и вечером. Мне доставляло большую радость в 6-7 утра идти на свое дежурство. Все эти затеи П.А.Четыркиной были очень полезны для детей города. Не помню, когда именно, в 17-18г. Четыркины быстро уехали из города, и наши внешкольные, общественные радости кончились.

         Летом 15-ого года мама отдала меня вышиванию к нашей учительнице рукоделия Е.Ф.Левкович. Старушки втроем жили в большом доме, который снимали под квартиру. Все блестело, сияло чистотой, царила тишина и запах цветов. В дальней угловой комнате была мастерская. На ручных пяльцах шила сама Евгения Фроловна и одна, иногда две купеческие дочки, которые готовили себе приданое. Из их рук выходили красивые вещи: полотенца, подушки, блузки.

         Я очень любила эти рабочие часы в монастырской тишине и охотно училась. За 2-3 месяца я хорошо освоила «настель» шелками с теневыми и радужными переходами и белую гладь. Это уменье мне немного пригодилось в жизни: сутолока и напряжение, семейные трудности – все ж не позволяли отдыхать за пяльцами.

         Учились в эти годы мы и музыке. Я начала заниматься в 10 лет у красивой и модной дамы, жены члена суда. А Катя несколько позже вместе со мною у хорошей музыкантши В.О. Ораловой. Учились за деньги, как только мать выкручивалась?

         Но подлинную пользу уроки принесли Оксане и Леле. Обучала их тихая старушка, бывшая институтка, потом жена врача и долгие годы провизор в нашей аптеке. Подготовку они, сестры, у Варвары Семеновны получили блестящую и без труда поступили потом (уже в 20-е годы) в Орловский музыкальный техникум, который закончили отлично, Оксана – фортепиано, Леля – класс пения. Голос у Лели был очень хороший, богатый.

         Так наши родители, несмотря на материальные трудности, старались, чтоб девочки получили все, что мог им дать маленький городок.

         Лето мы проводили привольно. Играли в войну с соседскими мальчишками-подростками, ходили и ездили в лес, часами пропадали в городском саду. Но знали мы и труд. Несколько лет обрабатывали картофельное и гречишное поле (участок 1,5 десятины папа арендовал), ухаживали за огородиком и цветником при доме. Цветы нас научил выращивать дядя Ваня. Он приезжал в мае, а то и раньше, на все лето из Закавказья, спланировал и оформил клумбы, высаживал цветы. А мы пололи, поливали. После 17-ого года уже сами, девочки, мы выращивали богатые клумбы.

Быт  семьи священника до и во время Первой Мировой войны

         Мы понимали необходимость всякого труда, т.к. семья наша жила очень скромно, небогато. Приход у папы был по преимуществу беднота, доходы, видимо, небольшие. Продукты брали в долг на «заборную книжку», расплачиваясь по ней раз в месяц. Питались скромно, особенно в посты. Помогало хозяйство: своя корова, поросенок-два, куры, одно время мама с успехом водила индеек. По большим праздникам мама пекла пироги, резали курицу. На Рождество и Пасху было все в изобилии. А в обычное время мы редко видели колбасу или хорошие конфеты. Мама всегда варила варенье, мариновала грушу (бессемянку для праздничного стола). Хлеб ржаной пекли сами, даже после революции удавалось добывать муку для хлеба. Лишь временами жили на пайковом овсяном хлебе. Одевали нас добротно, но экономно. Мы, девочки, донашивали друг за другом или переделывали  старье наших тетушек. В сундуке у мамы никогда не было «отрезов» и ничего нешитого, в запас. Что покупали дешевенькое, сразу шили дешевые же портнихи; подрастая, мы сами научились простое шить. С 16-ого года пропали катушки ниток в магазине. Мы стали брать в конторе шить белье для солдат, и у нас при экономии оставались белые нитки.

         Постепенно в годы войны жизнь становилась все труднее. Но папа до самой революции вносил в банк свой долг за дом, который принадлежал всем наследникам, на счета братьев. К тому же папа сделал две стройки. О флигеле для Насти я уже писала. Перед самой войной пристроили к дому две комнаты под одну крышу с домом. Два окна на улицу (теперь их стало 9), и два во двор. Но сестры там не жили. Одно время реквизировали под семью беженцев, потом жил квартирант, помещик из уезда. После замужества там поселилась Маруся, но когда она переехала в Орел, мама пригласила туда Варвару Семеновну, которая учила сестер музыке и человеческой культурности.

         Так жила наша семья в Малоархангельске до 1917г., и это была благополучная, щедрая, деятельная, честная жизнь, которая обогащала души детей. Спасибо нашим родителям за эту счастливую жизнь! 

(Продолжение следует)

• Малоархангельск. Два часа 24 ноября (фоторепортаж с улиц города, начало)
• Малоархангельск. Два часа 24 ноября (окончание)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска об Орловщине – с любовью («Воспоминания Варвары Яковлевой»)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью (часть 2. Троицкие)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью (ч.3 "Семья")
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.5)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.6)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.7, заключительная)
• Вознесенский собор Малоархангельска (по страховой оценке 1910 года)
• Навстречу 240-летию города Малоархангельска