Часть первая – здесь

Часть вторая – вот она

«Из Алексеевки мы пошли в село Медвежка (Покровский район, населённый пункт в 15 километрах к северо-западу от райцентра Покровское, с конца февраля по 20 июля 1943 года здесь проходила линия советско-германского фронта – А.П.), в стоявший там стрелковый полк. Сразу же явились к командиру полка. Майор Гребнев — командир полка (409 стрелковый 137 стрелковой дивизии – А.П.) — начал войну в звании старшего лейтенанта. Он был тогда командиром роты. Во время нашего отхода в первые дни войны оказался в окружении. Из окружения вышел с группой бойцов, прорвав кольцо немецких войск, за что был награждён орденом Ленина (Андрей Феоктистович Гребнев прошёл всю войну, командовал в конце её 17-ой Бобруйской Краснознамённой стрелковой дивизией в звании полковника, удостоился звания Героя Советского Союза, а  уже после окончания войны стал генерал-майором – А.П.).

Командир 409 стрелкового полка 137 стрелковой дивизии

Андрей Феоктистович Гребнев

Заместитель Гребнева по политической части майор Коростелёв внешне был угрюмым, замкнутым человеком, но подлинный его характер раскрывался в действии. О таких людях обычно говорят: душа-человек. Он запросто держался с людьми, не переходя, однако, ту грань, которая отделяла его от подчинённых. Его уважали и любили.

Но более всех мне понравился отсекр (ответственный секретарь – А.П.) партбюро, старший лейтенант Малахов. Молодой, красивый и на редкость симпатичный человек. Мы говорили мало, да и говорили-то как-то отрывисто. Однако, когда мы уходили из полка, Малахов погрустнел и, пожимая мне руку, сказал:

— Эх, чёрт... А я ведь уже привык к тебе. Ты хоть бы поскорее приезжал, что ли.

В этом полку нам довелось побывать на оборонительном рубеже. Прошли мы вдоль села и прём напрямик через высотку. Справа, километрах в двух, - село Грязное (населённый пункт в Покровском районе – А.П.). Там немцы. Идём на виду у них, и я внутренне знаю, что видят они нас, как у себя на ладони, но знаю и другое: из винтовки или пулемёта не будут стрелять, всё равно промажут, а из миномёта бить по двум невыгодно. Однако, когда дошли до землянки командира батальона, я подумал:

- А вообще, дорогу можно было бы сюда протоптать и не на виду у немцев. Незачем этакими «героями» шляться на глазах у врага. И демаскировка командного пункта, и ненужный риск!

Спать я лёг в ту ночь на печке. Потолок нависал низко, и на печи подняться было невозможно. Кое-как втиснулся и заснул крепко-накрепко.

Под утро я проснулся от громкого голоса:

- Вставать! Немцы идут в наступление большими колоннами.

Я спрыгнул с печи, быстро оделся.

Было нас человек десять. Оружие: ручной пулемет, три автомата две винтовки и пистолеты. Я пошёл за второго номера на пулемете. Люди, с которыми вечером я шутил, говорил о далёкой-далёкой мирной жизни, стояли теперь готовые к борьбе не на жизнь, а на смерть.

Глухо вздрагивала земля от разрывов. Грохотала наша артиллерия. Бесновались пулеметы,  хлопками доносились выстрелы винтовок.

Потом пальба начала стихать. Затихло всё. Немцев снова загнали в их щели.

Мы вошли в хату, и я полез на печь досыпать, или, как говорят у нас, «добирать».

Утром я уходил с товарищем из полка, где увидел приятных сердцу людей, где испытал волнение боя, где успел ко всему привыкнуть.

4 мая. Возвратился я из командировки в редакцию, когда она уже была на новом месте, в селе Хаустово, недавно очищенном от немцев (Покровский район, в 7 километрах к юго-востоку от райцентра Покровское, освобождено было от фашистов 14 февраля 1943 года – А.П.). Жить довелось мне на квартире у некоего Феди, председателя только что восстановленного колхоза.

Федя – небольшого роста, худой. Он был участником финляндской кампании, кажется, имел ранение и был освобождён от службы в армии.

Теперь Федя с утра до ночи был занят своим колхозом. У него были плуги, но не было лошадей. Работать могли десятка два женщин и столько же стариков. Федя сокрушённо крутил головой и жаловался:

— Вот что наделала война!

Колхозники решили пахать на коровах, и я видел, как они приучали коров ходить в упряжке. Нелегко так вспахать и обработать землю (на коровах в Покровском районе после освобождения пахали и возили весь 1943 и  весну 1944 года – А.П.). А до войны здесь жили богато, не знали ни нужды ни горя...

В Хаустове мне не повезло. На ногах появились огромные чирьи, они очень мучили меня. Кашель не давал вздохнуть, сильно болел правый бок, и я вынужден был сидеть дома. Это всё же сказалась февральская командировка, когда я по бездорожью возвращался в Русский Брод...

Только 23 апреля я вышел на новое задание, а наши тем временем уже перевозили редакцию в село Теляжье.

Побывал я и в одном стрелковом полку, но моё пребывание там оказалось чересчур коротким, чтобы я смог узнать поподробнее людей. И всё же производили они самое приятное впечатление, и я пришёл к выводу, что 137-я дивизия – это та, в которую меня будет тянуть во время поездок (эта стрелковая дивизия под командованием полковника Алексея Алферова принимала активное участие в освобождении Покровского района в феврале 1943 года, затем стояла до июля здесь же в обороне и принимала участие в летнем  наступлении, окончательно освобождая Покровский, а следом за ним – Свердловский и другие районы Орловщины – А.П.). Казалось бы, что все дивизии у нас одинаковые, все выполняют одни и те же суровые обязанности, однако вырабатывается различное отношение к ним. Определяется это отношение зачастую рядом едва уловимых элементов, складывается оно под влиянием порою даже случайных встреч.

Находясь в стрелковом полку, я ходил на оборону. Побывал в штабе первого батальона — в огромном подвале, где уже создался тот неповторимый уют, тягу к которому война не вытравляет, а, наоборот, усиливает.

Вот, например, как выглядело отделение подвала, где жили командир батальона и его заместитель. В своде подвала пробито отверстие и застеклено, оттуда в солнечную погоду падает достаточно света, чтобы свободно читать и писать. Посередине — железная печь, её подтапливают в сырую погоду. В самом подвале сырости нет и воздух свежий. Справа и слева у задней стены — сколоченные из досок койки командира и заместителя. Над койкой командира, как коврик, плащ-палатка, пришпиленная так, чтобы не сыпалась сверху земля. Между койками стол, покрытый куском кумача. К стене прибита небольшая карта Советского Союза, портрет Сталина и, не помню какой, рисунок.

На небольшой полке у входа — чайник с водой и кружка. Вода далеко от КП батальона, и расходуют её здесь бережно, потому-то и чайник с водой кажется украшением. Звуки извне доносятся сюда слабо, они приглушены землёй и камнями. Вот и весь фронтовой уют, но и он может доставить большую радость человеку.

...Вернулся я в Теляжье, начал было устраиваться, но вскоре вновь двинулся в командировку в село Трудки (Покровский район, в 15  километрах к северо-востоку от райцентра Покровское – А.П.). Село это пережило настоящую трагедию. До войны в нём было девятьсот шестьдесят дворов, около трёх тысяч семисот жителей. Теперь, после того как из села выбили немцев, там осталось десять хат и около шестисот жителей; Подсчёты, далеко не полные, показали, что фашисты уничтожили до ста тридцати человек, многих угнали с собой на каторгу. Одна старушка рассказывала мне страшные вещи о том, как гитлеровцы убивали людей, как жгли их живьём, как били гранатами в подвалах. Теперь я работаю над статьёй: «Трагедия села Трудки». (Николай Романовский написал эту статью, она была опубликована в этой же книге – А.П.).

С 20 по 24 мая я успел побывать в двух дивизиях.

Алексеевка приобрела неузнаваемый вид по сравнению» с зимой. Свежая, нежная зелень прикрыла пятна пожарищ, разрушенные хаты и сараи. Трава сделала малозаметными воронки от авиабомб. Живут бойцы вне села, в окопах, а в самом селе тихо-тихо. Да и на передовой тишина. Изредка стукнет какая-нибудь пушка, протрещит пулемет, и снова тишина гнетущая...

8 июня я отправился в новую командировку. Опять попал в Алексеевку и с улыбкой подумал: «Все пути ведут сюда...».

Побывал я у зенитчиков и нашёл здесь хороший интересный материал: «Пушка 2627». Эта 37-миллиметровая пушка вступила в войну прямо с завода, побывала во многих боях. Из неё сбили шесть немецких самолетов. По-прежнему выглядит как новенькая, отлично работает…

Познакомился с интересным человеком – разведчиком Араповым. До войны он, по его словам, был художником. Возможно, что работал где-либо в кустарной мастерской или делал плакаты. Он – сталинградец и участвовал в боях под Сталинградом. Семья Арапова жила тоже в Сталинграде. Эвакуировалась в последний момент на пароходе. Но в пароход попали две немецкие авиабомбы. Ни одна душа не спаслась.

Недавно Арапов участвовал в ночном поиске, за который его наградили орденом Красного Знамени и присвоили внеочередное звание гвардии младшего лейтенанта.

Держится Арапов с достоинством, любит пофилософствовать, склонен к остроумным  логическим обобщениям. Но это не мешало ему во время беседы со мной обрабатывать рукоятку кинжала. Грубую деревяшку он обмотал немецким красным телефонным кабелем и долго любовался своим изделием.

Заметил я, что Арапов очень нервный человек и нервозность свою пытается скрыть молчанием, ибо как раз голос и выдаёт его. Значит, он знает, как владеть собой.

Он рассказал мне, как в одном из поисков наткнулся на совершенно новый тип немецкой обороны. Я, придя к выводу, что за всем этим кроется нечто важное, доложил обо всём командованию.

(На сайте «Память народа» мне удалось обнаружить наградной лист на старшего сержанта, помощника командира взвода 135 отдельной разведывательной роты 143 стрелковой дивизии Арапова Михаила Константиновича, призванного в Красную Армию в 1936 году Октябрьским РВК города Сталинграда, участника войны с белофиннами. Он, действительно, был удостоен ордена Красного Знамени приказом №36/н войскам 48 армии от 27 мая 1943 года. Вот описание его подвига: «Тов. Арапов участвовал в ночном поиске, организованном разведротой в ночь с 23 на 24 мая в районе юго-западнее деревни Крестьянка Орловской области. Во главе с группой захвата, которой он командовал, ворвался в ход сообщения противника. Группа захватила пленного и потащила его с собой. В завязавшейся схватке лично гранатой и из автомата убил 4-ёх гитлеровцев и уничтожил один пулемёт. Пленный немец доставлен в расположение нашей части. Он дал весьма ценные сведения о противнике». М.К.Арапов закончил войну в звании старшего лейтенанта - А.П.).

Наградной лист на М.К.Арапова

19 июня. Вчера вечером вернулся из командировки, в которую выехал неожиданно 15 июня. Приезжаю на передовую, а мне в редакции дивизионной газеты говорят: «Тут такие дела творятся, что только ахнешь, когда посмотришь». Пошёл, смотрел и, действительно, ахал.

Один из наших полков занимал оборону на обратном скате  высоты, отделяющей Нагорное от Вольного Труда и Алексеевки (800-ый стрелковый полк 143 стрелковой дивизии – А.П.). Немцы не видели наших, наши — немцев. Разрыв между ними был километра полтора.

Командир третьего батальона и его заместитель приняли| решение рыть навстречу немцам ход сообщения, затем развернуть фронтальные окопы в непосредственной близости от немцев, чтобы можно было вести прицельный огонь.

Так и сделали. Работали по ночам. Выходили на рытьё окопов не только стрелки, но и миномётчики, и артиллеристы. Пользуясь тьмой, рыли ход около метра глубиною, а днём углублялись.

Так, ценою грандиозных усилий, откопали за пять суток более двух тысяч метров ходов сообщения, и развернули фронтальные окопы. Немцы молча следили за тем, как наши роют ходы сообщения, но когда началось развитие окопов в стороны, начали обстреливать работающих. Бывало так, что на участок обороны взвода ложилось до полутораста мин, грохались тяжёлые снаряды. Но люди копали ещё яростнее, ещё глубже стремились проникнуть в землю.

- Чем глубже, тем надёжней,— говорили бойцы и просили дать им возможность пройти «ещё один штык».

Потери оказались ничтожными, были лишь раненые. Батальон сблизился с противником метров на 400—500. Из наших окопов стало возможным бить немцев, не выходя за передний край. За первую же неделю наши стрелки сшибли 29 вражеских солдат и заставили немцев держаться в земле.

Два других батальона не вытерпели: что же мы, мол, хуже третьего? Нет! Рыли тоже по ночам и выдвинулись навстречу противнику на тысячу— тысячу пятьсот метров.

Я был в окопах третьего батальона и удивлялся не тому, что успели так много отрыть ходов сообщения, а тому, с какой любовью сделаны окопы.

Ходы сообщения широкие, не стесняют движений. Окопы полного профиля, чисто подметены. Сделаны канавки для стока воды и водосборные колодцы. В стенах окопов вырезаны аккуратные углубления и в них — листы газет, инструкции, расчётные таблицы. Кое-где уже успели «написать» лозунги своеобразным окопным способом: в ещё влажную землю воткнули стреляные гильзы от патронов, их донца образовали крупный пунктир. Подобное я видел на Южном фронте, где-то под станцией Выемка или Яма. Но то был немецкий окоп, и немец-пулеметчик гильзами писал свою фамилию, да так и не дописал!..

15 июля (1943 года – А.П.). Сегодня у нас большой день. В ту пору, когда я пишу эти строки, идёт наступление войск нашего фронта (автор имеет в виду Центральный фронт, который с 15 июля, вслед за Брянским и Западным фронтами,  развернул Орловскую стратегическую наступательную операцию «Кутузов» и в составе которого с 13 марта  оказалась 48 армия – А.П.). Как это всё началось? Приходится вспоминать недавнее.

При мне давал показания солдат Розелер, раненый, добровольно перешедший к нам после двухсуточного пребывания между нашими и немецкими позициями. Он говорил:

— В двадцать два часа 4 июля нам прочитали приказ фюрера. Фюрер указывал, что это наступление будет решающим для судьбы Германии, что германские солдаты должны показать, как они научились воевать на пятом году войны... Но, — продолжал Розелер, — никто из нас не обрадовался приказу...

Был этот немец на редкость невзрачен: худой, белобрысый, грязный. Одежда болталась на нём, как на пугале. Ей-богу, это была ожившая карикатура!

Другие пленные показали, что среди немецких солдат много верящих в удачу третьего похода против России, но эта вера идёт оттого, что им уже не во что больше мерить...

Мне пришлось пробыть с 7 по 10 июля в Литовской дивизии (16-я стрелковая дивизия, в это время ею командовал генерал-майор В.Карвялис – А.П.), собирать материал по бою. Вот как выглядело немецкое наступление здесь.

На один из полков (167 стрелковый полк под командованием полковника В.Мотеки – А.П.) немцы бросили утром 5 июля около сотни самолётов. Наши бойцы, зарывшись в землю, зло стреляли по «юнкерсам» и прятались в «лисьи норы», когда бомбы грозили прямым попаданием. Потери наши оказались ничтожными.

После авианалёта началась артподготовка. Огонь был жуткой силы, но и он не сбил людей с позиций. Сидели в земле прочно и ждали немцев. И вот они пошли на батальон, которым командовал капитан Ситник. Двинулись человек восемьсот, с танками и самоходными пушками. Их встретили хорошим огнём. На минах подорвалось два вражеских танка. Самоходные пушки были подбиты и начали круто поворачивать назад. (Фамилия командира батальона 167 стрелкового полка 16 Литовской стрелковой дивизии – Сытник Степан Данилович, в бою 5 июля он «был контужен, лишился слуха и языка, но не покинул поле боя и продолжал руководить», нанеся противнику большие потери: убитыми и ранеными около 600 человек. Приказом войскам 48 армии был награждён орденом Александра Невского – А.П.).

Наградной лист на С.Д.Сытника

Четыреста гитлеровцев атаковали первую роту гвардии старшего лейтенанта Овеченко. Держалась рота хорошо, даже когда в ней осталось девять человек (остальные были в большинстве только ранены). Но дрогнула соседняя третья рота, и немцы ворвались в наши траншеи. Чтобы прикрыть фланг, Овеченко бросил туда ручной пулемёт, двух автоматчиков и двух стрелков. И вот эти-то люди сумели задержать немцев. (Командир стрелковой роты 167 стрелкового полка 16 Литовской стрелковой дивизии, старший лейтенант Овеченко Иван Сергеевич  приказом войскам 48 армии от 6 июля 1943 года был награждён орденом Красного Знамени, и это была его первая награда. В бою 5 июля был ранен, но оставался в строю до конца боя, руководя ротой – А.П.).

Наградной лист на И.С.Овеченко

 Потом отправилась третья рота и перешла в контратаку, выбила немцев из траншей.

Отдельные эпизоды боя просто замечательны. Например, такой: один из наших бойцов бил из зенитного пулемёта по немецким аэропланам, а потом, увидев фашистскую пехоту, схватил свой пулемёт, перетащил его на передний край и начал строчить по цепям наступающих. Выпустил тринадцать лент!

А разве плох такой факт: во ржи стояла замаскированная 45-миллиметровая пушка. Ждали танков. Во время артподготовки был убит один номер из расчёта. У пушки осталось трое. Смотрят — слева позади появились немцы, идут цепью. Расчёт решил не обнаруживать пушку и драться гранатами и автоматами. Неожиданно для немцев наши бойцы открыли огонь, уложили десятка полтора, остальных заставили бежать...

Таких фактов изрядное количество. На первый батальон немцы ходили три раза в атаку. А на соседнюю с ним роту пять. В первый эшелон немцы выделили исключительно молодых, здоровых ребят. Большинство из них были членами гитлеровского союза молодежи. Скосили их литовцы почти всех. В последующих эшелонах шли люди постарше, двигались вяло, быстро ложились на землю и не хотели вставать.

Трудно точно определить потери гитлеровцев, они огромны. Трупами были забиты и те траншеи, куда им удалось проникнуть, и всё предполье.

Вот при таких обстоятельствах началось наступление на нашем участке.

19 августа. Снова более месяца я не смог вписать ни строчки в эту тетрадь. Приходится вспоминать, что было главным. А главным, пожалуй, было наше ожидание: когда же мы возьмём Орёл.

15 июля на передовую выезжали почти все, а я, несмотря на мои горячие просьбы, оставался в редакции. У нас в ту пору шло что-то вроде соревнования — кто первым войдёт в Орёл, и я, помню, сказал отъезжающим:

— Ладно, а в Орле все-таки первым буду я.

Люди возвращались с передовой, рассказывали, что это наступление значительно отличается от зимнего. Бойцы наши с большей уверенностью шли вперёд. Видна была большая выучка, большее знание законов наступления. Я же мог наблюдать лишь отдельные элементы боя: мимо проезжали автомашины с ранеными, вдали стоял ровный гул канонады, и по ночам над горизонтом взметывалось пламя разрывов, да вспыхивали в небе огоньки осветительных бомб. По ночам я слышал ещё один звук — звук непрерывно летящих самолетов.

В Хаустове не пришлось долго задерживаться. Наши взяли Змиёвку (это произошло 25 июля 1943 года – А.П.) и погнали немцев дальше. Гитлеровцы старались вывести главные силы из клещей, сжимавшихся вокруг Орла, оставляли в селах небольшие заслоны и сильные огневые прикрытия.

Я ехал по шоссе на Змиёвку и живо вспоминал зимние бои. Здесь остановилось наше наступление, здесь люди долбили мёрзлую землю, чтобы укрыться от вражеских мин и снарядов, а теперь вокруг стояла тишина. О том, что здесь шла линия обороны, напоминали лишь уже размытые дождями окопы, колючая проволока да дощечки на шестах с надписью: «Мины» — свидетельство работы наших сапёров.

С волнением я подъезжал к Змиёвке. Почему-то мне казалось, что она особенная, — так много и долго пришлось слышать о ней.

Где-то влево осталось Верхне-Столбецкое, а вправо Медвежка (населённые пункты Покровского района, у которых проходила почти пять месяцев, с начала марта до 20 июля 1943 года,  линия фронта – А.П.). Проехали через большое, всё выжженное село, кажется, Васильевку (Свердловский район, село было освобождено частями 137 стрелковой дивизии 22 июля 1943 года – А.П.), и здесь я увидел ту речонку Неручь, которая войдёт в историю.

Неручь! Здесь проходил второй пояс немецкой обороны, здесь шли ожесточённейшие бои. Когда нам сказали что Неручь форсирована, мы вздохнули облегчённо.

Оказывается, это даже не река, а ручей с берегами, поросшими бурьяном и лопухами, с медленным, каким-то неправдоподобно мирным течением. Ничто уже не напоминало о страшном сопротивлении немцев именно здесь. Впрочем, порою ветер доносил удушливый запах тления. Это в травах ещё догнивали трупы фашистов.

За Васильевкой, на высоте, я впервые увидел два сожжённых «Фердинанда» - новинку немецкой «панцирной техники. Неуклюжие 88-миллиметровые самоходные пушки. Лобовая броня двести миллиметров. И все же «Фердинанд», или, как его еще называют, «Пантера», сгорел от бокового попадания наших двух снарядов в кормовую часть.

Но вот и Змиёвка!

Действительно, я поражён, но не тем, о чём думал раньше. Совершенно целые станционные постройки и никаких следов ожесточённых бомбардировок, о которых мы знали из газет и которые мы сами наблюдали еженощно. Уже после я узнал от местных жителей, что хотя наши самолеты и бомбили Змиёвку, но строения остались целы, потому что летчики наносили удары по эшелонам, щадя постройки.

Остановились мы на короткий привал в селе Яковлево, в пяти километрах от Змиёвки. Большое село. Посередине огромный красивый пруд, а над ним старинный когда-то барский дом. Может быть, это имение правнуков того Яковлева, что был другом Пушкина?..

Четвёртого августа я был в первом эшелоне армии, а утром пятого услышал неофициально переданную новость.

— Взят Орёл!

Ух, как загорелось всё во мне! Вот он, наш спор. Всё-таки я первым из наших сотрудников попаду в Орёл!

Начал звонить по телефону редактору, доказывал, что нужно выехать туда, чтобы дать в газету материал. Встретил начальника политотдела, и тот дал согласие. Вскоре нашёл одну попутную машину с киноработниками, но они не взяли меня. Упало настроение. Потом вдруг повезло. Корреспондент Совинформбюро ехал на «эмке» в Орёл, и предложил мне место. Итак, в Орел!

11 сентября. «Итак, в Орел!» — этой фразой я закончил предшествующую страницу. Мне она казалась полной глубокого смысла. Но странно, теперь уже не звучит эта фраза со всей силой. Опять много новых впечатлений, и они заслоняют старые.

Поехали мы в Орёл 5 августа, часа в четыре дня. Промчались мимо Змиёвки, выбрались на большак Змиёвка — Орёл, шедший параллельно железной дороге. Большак сильно побит; кое-где по нему бродили сапёры, вытаскивали из земли мины. Наша «эмка» проносилась легко на ровных местах и застревала в неглубоких заболоченных лощинах, там, где были взорваны мосты. Вдоль большака тянулись сёла с чахлой зеленью, укрытой слоем пыли. Всюду стоял запах гари, ещё дымились разрушенные снарядами хаты.

Километрах в пятнадцати от Орла мы увидели изуродованное железнодорожное полотно. Каждая рельса была перерублена на куски метра по полтора длиной, шпалы вывернуты, все мосты взорваны. Я не мог понять вот чего: как немцы разрушали телеграфную линию? Чем?.. Все телеграфные столбы были переломаны на высоте полутора-двух метров. Или их подрывали, или ломали танком?..

Орёл раскрылся перед нами неожиданно. С высокого холма мы увидели внизу город, окутанный дымом пожарищ и пылью. Закатное солнце едва светило, казалось багровым.

Мы проехали по селу Лужки, спустились к Оке. За рекой тянулась западная окраина Орла. Уже далеко грохотали пушки. На холмах стояли зенитные батареи. Вдоль села нескончаемым потоком шли наши войска...

Со смешанным чувством и радости и тоски мы подошли к плоскому берегу реки и остановились в ожидании, когда саперы установят понтонный мост. Вода стояла тихая, немного мутная. Мы вымыли ноги, умылись, присели на влажную траву.

К нам подошёл старик с коротко остриженной бородой, в широких штанах, покрытых сотней заплат.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вот помыться впервые за два года пришёл. Ей-богу, два года не купался в реке. Подойду и — назад... То вода покажется холодной, то, сам не знаю отчего, передумаю... Тоска ела всего...

Старик рассказал:

— Четвёртого вечером немцы начали отступление. Взорвали мосты. Город они уже до этого жгли два дня. Бегали по дворам, приказывали - уходить с ними всем жителям. В карьерах, возле Лужков, укрылось тысячи полторы народа. Но всё же немцам удалось многих угнать... Во-он горит перед вами шпагатная фабрика, а рядом дымится маслозавод. Ничего нельзя было спасти... Рано утром сегодня вошли сюда наши, и боя здесь не было. Только немного постреляли три или четыре немецких миномёта на том берегу... Зато с других краёв города бой был горячий.

Старик полез в воду, начал купаться. А сапёры уже навели мост и пропускали первые автомашины.

Мы проскочили мост, промчались по извилистым дорогам, ежесекундно ожидая, что наскочим на мину, и въехали в Орёл!..».

Да, Николай Романовский первым из сотрудников газеты 48 армии побывал в Орле. Исполнилась его мечта… А потом был путь, вместе с армией, гнавшей врага на запад. Дошёл-доехал до Белоруссии, где 14 января 1944 года, в г.Речица Гомельской области, завершился его путь фронтового корреспондента. Завершился неожиданно и нелепо. Впрочем, это отдельная история, требующая внимательного изучения…

Александр Полынкин

• Второй этап освобождения Покровского района (продолжение)
• Второй этап освобождения Покровского района (окончание)
• В Покровском районе перезахоронили жертв фашизма
• Презентация книги Александра Полынкина «Покровский край в годы Великой Отечественной войны»
• О Викторе Быстрове из 16 Литовской дивизии
• О Василии Громове из 399 стрелковой дивизии и Дне Победы
• Родственники Бурана Нсанбаева на Орловщине
• Новый знак на линии фронта
• Младший лейтенант Шумихин из 143 стрелковой дивизии
• Из Отрады – на Покровское кладбище