Доброго времени суток! Вы находитесь на сайте районного клуба творческих личностей "МАСТЕРА".
 
Рубрики
Творчество Мастеров Творчество наших читателей Библиотека История Покровского края История Орловского края Покровская районная библиотека Мир духовный Заметки на доброту дня Фотографии Покровского края Видеотека Поездки и заседания Доска объявлений Новости О сайте "Мастера" Обратная связь RSS - лента Виджет для Яндекса Приложение для Android

Серебряное кольцо


МКУК ПМЦРБ

Сайт районной библиотеки


Нужна помощь!

Поможем, земляки?


Стена сайта
Всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Просмотров сегодня:
Яндекс.Метрика
Посетителей сегодня:


Главная » Творчество Мастеров » Рассказы о людях земли Покровской

Иван Тучков: село Верхососенье в начале и в конце пути (памяти фронтовика)
Опубликовано: 05.04.2019.

Летом 2012 года на только-только начинавшем работу сайте «Мастера» (ещё в старой его версии – А.П.) были опубликованы очень любопытные и живые воспоминания (они шли с продолжением, в восьми частях) одного из наших земляков, уроженца села Верхососенья, Ивана Дмитриевича Тучкова. В ходе их публикации мне удалось тогда и лично познакомиться с фронтовиком. В 2013 году эти воспоминания я включил в книгу «Верхососенское сельское поселение. История и люди» (стр.76-94).

И вот только что пришла печальная новость: 3 апреля 2019 года в Москве скончался один из последних покровчан – участников Великой Отечественной войны. 5 апреля его хоронят на родине – так он завещал. Память об Иване Дмитриевиче сохранят его близкие и земляки, а я – уже на новой версии сайта размещаю снова его мемуары, ведь после первой публикации прошло уже почти 7 лет.

(Александр Полынкин)

Воспоминания верхососенца

о себе, о селе, о войне

Я узнал о ветеране из села Верхососенья Иване Дмитриевиче Тучкове от его дочери, Лидии Ивановны Перовой, москвички, которая летом регулярно приезжает в Покровский район. Лидия Ивановна вместе с членами клуба «Мастера» совершила летом 2012 года поездку в город Болхов. Она так подробно и живописно рассказывала о своём отце, что мне захотелось с ним встретиться.

Это и случилось вскоре благодаря Сергею Александровичу Пятишеву, который доставил меня в Моховое, где в большом и уютном доме на краю посёлка, вместе с дочерью и своим правнуком проводил лето участник войны Иван Дмитриевич Тучков.

Он оказался небольшого роста, сухоньким дедушкой, с очень образной, грамотной речью и замечательной памятью, благодаря которой подробности далёкого прошлого вставали передо мной одна за другой, как живые.

Иван Дмитриевич Тучков (20 июня 2012 года, Моховое)

С дочерью Лидией и правнуком Сашей (Моховое, 20 июня 2012)

Я узнал о том, что на долю Ивана Дмитриевича выпало много испытаний, но он с честью их все выдержал. В годы войны Тучков сражался в 313 отдельном ордена Красной Звезды зенитно-артиллерийском дивизионе, пройдя с ним боевой путь от Подмосковья – через Белоруссию и Прибалтику – до Восточной Пруссии. Эта войсковая часть фронтового подчинения успешно воевала с самолётами противника, защищая от их нападения важные объекты: заводы, мосты, вокзалы.

Весной 2012 года, по просьбе своего правнука Саши (он в школе получил задание и оказался в классе единственным учеником, у кого есть живой прадед – участник войны) Иван Дмитриевич Тучков написал воспоминания, в которых рассказал о себе и своей семье, о селе Верхососенье, о войне и своём трудовом пути.

Предлагаю читателям сайта познакомиться с отрывками из его мемуаров. Через историю судьбы нашего земляка мы всмотримся ещё раз в судьбу района и всей страны. Итак, «Воспоминания верхососенца»...

Александр Полынкин

Воспоминания и размышления о прошедшей жизни

Родители. Раскулачивание. Ссылка.

Возвращение на родину. 30-ые годы

Я, Тучков Иван Дмитриевич, родился в деревне Нижняя Сосна (Орловская область, Дросковский район) (тут придётся сделать небольшое примечание. Долгое время современное Верхососенье делилось на две большие части – село Верхососенье и деревню Нижняя Сосна, только в послевоенный период появилось более подробное деление: Верхососенье Центральное, 1-ая часть и т.д. – А.П.).

Родители мои, отец Тучков Дмитрий Петрович, 1905 года рождения, мать, Тучкова Евдокия Семёновна, 1906 года, и дед, Тучков Пётр Александрович, также родились в Нижней Сосне. Они были крестьяне, занимались сельским хозяйством: пахали, сеяли и убирали хлеб. У них, у отца и дедушки, была водяная мельница, на которой крестьяне мололи зерно.

Я не помню, в каком году, но, по рассказу матери, это, наверное, 30-ые годы, нас раскулачили из-за этой мельницы, и всю нашу семью, как кулаков, выслали в город Караганду. Детей нас было трое: я, 1926 года рождения, и братья мои – с 1928 и 1929 года рождения.

Нас из дому погрузили всю семью на телегу-повозку и отправили в Дросковский район. Там был сборный пункт для тех, кого раскулачили. Когда нас привезли в Караганду (Казахстан), то выгрузили из вагонов посреди песков. Никаких там не было признаков жизни. Жара была более 45 градусов, не было воды, а также кушать не было ничего. Когда из дому нас высылали (по рассказу мамы), ничего нам с собой не разрешали брать, кроме куска хлеба.

Там, в Караганде, наши родители начали искать у киргизов (а это было за 20-30 километров до селения, где они жили) кусок хлеба. Они пекли лепёшки из муки. В обмен мать отдала своё обручальное золотое кольцо, а отец отдал часы (ему подарили на свадьбе): не пропадать же с голоду. Это был просто ад. Десятками людей каждый день хоронили. Гробы не из чего было делать, кругом один песок, заворачивали покойника в какое-нибудь тряпьё, вырывали в песке могилу и клали туда покойника. Вот так нас привезли на верную смерть.

После начали давать по 300 грамм хлеба в день на человека. Его и хлебом-то назвать нельзя было, из какого-то суррогата испечён.

Я не знаю, сколько мы там прожили, месяцы или год. Но тут вышел указ, что двух детей можно забрать кому-либо из родственников, но ни матери, ни отцу не разрешалось выехать. За нами приехала сестра матери, тётя Прасковья. Нас было трое, и я, как старший, должен был остаться, так как можно было ей взять только двоих. Но тётя рискнула, меня в вагоне засунула под лавку, накидала сверху тряпьё, чтобы не заметил проводник вагона.

Доехали мы, никто не задержал. Привезла она нас в нашу родную деревню Нижняя Сосна. У тёти была своя небольшая хатёнка, с нею жила сестра её Аня. И мы стали там жить. Спустя некоторое время и матери разрешили вернуться на родину. А отец тоже хотел уехать, но его задержали и не пустили, как злостного врага власти. Он там до самой смерти отмечался в комендатуре. А дедушка умер там, не вынес этой муки. Бабушка же его умерла, когда нас кулачили в Нижней Сосне.

Эти 30-ые годы были очень тяжёлые. Народ распухал от голода. Но мать наша, она была очень подвижная, не то, что некоторые, лодыри, которые ходили побираться. Мы же с голоду не распухали. Завели себе корову. С трудом приходилось содержать её, потому что заказано не давать косить сено – всё надо колхозу. Мы ночами рвали траву руками, чтобы не заметил председатель колхоза.

Мать варила суп из крапивы жгучей, листьев свёклы, потом забеливала сметаной, и мы голода не ощущали. А соседи наши побирались, ходили по деревням, милостыню просили, а чтобы трудиться, завести корову, они этого не хотели.

И так моё детство прошло в родном краю, в деревне Нижняя Сосна. Мать из последних сил старалась нас накормить, обуть, одеть. Колхоз посылал за семенами для колхоза на станцию Русский Брод, за 45 километров, чтобы каждый принёс 16 килограммов для посева. По 2-3 суток несли эти килограммы семян. При переходе реки, а это был апрель месяц, раньше весна позже наступала, было много снегу, вернее, на лодке перевозили, а лодка перевернулась, и все, кто в ней был, попадали в воду. Мама сильно простудилась и заболела ревматизмом. Долго потом мучилась, до самой смерти...

Война. Оккупация

В июне 1941 года началась Великая Отечественная война с германским фашизмом. В ноябре 1941 года наше село оккупировали немцы. Село наше протяжённостью свыше 10 километров. Наша деревня Нижняя Сосна – крайняя в этом селе. Какой ужас наступил, когда пришли немцы. Без всякого разговора можно было получить пулю за невыполнение приказа немецкого коменданта.

Приводили в церковь, которая стояла посреди Верхососенья (да она и сейчас стоит как памятник прошлого, вся обшарпана, её одно время хотели отремонтировать, но эта идея осталась без ответа), и пороли за невыполнение приказа коменданта.

Надо было, чтобы каждый двор, у кого имелась корова, сдал в месяц 2 килограмма сливочного масла и 4 килограмма мяса. Кто это не выполнял – секли розгами до полусмерти. Собирал эту дань староста или полицейские. Отбирали всё, какая была живность: у крестьян птицу, скотину и всё остальное, что их интересовало.

В нашей хате (будем так говорить, она – не дом, потому что под солому крытая) располагались немцы, по 10 человек и более. Они всё, что отбирали у крестьян, целыми сутками жарили и парили на нашей печи, которая ни на минуту не остывала. Дышать было нечем.

А нас загоняли на печь. Там невозможно было дышать, жара страшная. Мы сползали вниз, чтобы немного отдышаться, но, ни в коем случае, не на середину хаты, чтобы не мешать немцам пировать. Это был кошмар, как будто во сне.

Немец, лошадь, одеяло и подушка

Я приведу один пример. Мама и тётя были мастерицы: они стегали тёплые ватные одеяла. Натягивали полотно на так называемые пяльцы, клали вату, сверху ещё полотно, и стегали иголкой, протягивая нитку сверху вниз. На полотне был рисунок нанесён мелом – листочки и ещё что-то. И вот однажды зимой, когда мы, подростки, катались на санках с горки, благо снегу было 1-2 метра высотой.

Смотрим, идёт немец, ведёт за поводок лошадь (одни «кости», видимо, где-то осталась от колхоза, а у них, у немцев, лошади были упитанные, так называемые «битюки», они зимой ездили на повозках, сделанных специально для их армии). Этот немец прошёл мимо нас, ведя эту клячу, стал с горки спускаться к низу. А там как раз стояла наша хата. Мы посмотрели вниз: немца этого что-то не видно. Мы говорим: «Ребят, давайте посмотрим, куда немец делся». Подумали, возможно, его схватили партизаны. Правда, у нас лесов не было и партизан не было, но бывали случаи, что «фрицы» пропадали. Кто их похищал, - нам не было известно.

Когда мы подошли к своей хате (мы, три брата, и ещё четвёртый, наш двоюродный брат Виталик), то увидели такую картину. Лошадь, которую вёл немец, была привязана за изгородь, сделанную из тонких палочек, воткнутых в землю. И они уже подопрели. Лошадь оторвала её и пошла по дороге.

Мы зашли в хату и увидели, что немец схватил стёганое одеяло и хотел уходить. Мать, которая всю ночь с сёстрами при свете керосиновой лампы стегала одеяло, и которой было жаль с ним расставаться, не отдавала. Страх у неё, видимо, пропал. Немец тянет одеяло к себе, а мать его не выпускает. Я крикнул, чтобы мать отдала.

Немец полез под шинель (она длинная), достал пистолет из бокового кармана, и я даже сейчас помню, что немец орал: «Малио манн!», но я не знаю, что это значит. Мать остервенела, кричит: «Немецкая зараза, не дам одеяло». Немец, по-видимому, русских слов не знал, и в это время один из моих братьев крикнул, что пан, мол, лошадь ушла, глянь.

Немец глянул, а лошадь уже подошла к мостику, который был через реку. Немец выскочил из хаты и бегом лошадь догонять. Она еле ногами передвигает, худющая такая. Он её поймал и повёл за речку. Там ещё были дворы. Немец забежал в один из домов, выскочил из него с подушкой, положил её на спину лошади, сел и поехал.

А передовая линия была от нашей деревни в 15 километрах. Чтобы пешком не ходить, немец и решил ехать на лошади, тем более снегу было много, и ему трудно было идти.

А ещё, когда немцы нас оккупировали, они строили железную дорогу от станции Колпна...

Строительство железной дороги. Освобождение

Немцы проводили железную дорогу от станции Колпна для лучшего обеспечения своих войск боеприпасами и прочей техникой. Я точно не знаю, докуда к январю 1943 года была доведена эта железнодорожная ветка, но гитлеровцы выгоняли всех трудоспособных людей и малолеток с 11 лет на работу – прокладывать будущую трассу.

Эта трасса доходила до нашей деревни, не были ещё проложены железнодорожные пути. Нас немцы выгоняли на эту дорогу, мы расчищали снег, а снегу тогда было очень много. Немцы закладывали в мёрзлую землю взрывчатку, прокладывая путь, чтобы проложить рельсы. Выгоняли из домов под автоматом всех трудоспособных. Мы, подростки, также участвовали в расчистке этой дороги. А кто не хотел идти – или на месте расстреливали, или вели в церковь, где пороли розгами.

Приведу лишь один пример, когда наш самолёт ИЛ-2 («штурмовик»), пролетая там, где мы расчищали снег, сбросил листовки, призывая нас, чтобы мы эту дорогу не расчищали.

А в противном случае, сообщалось в листовке, «мы будем бомбить эту дорогу». Среди нас было много немцев, солдат, которые взрывали мёрзлую землю для железнодорожного пути. Но как уйти, если над нами с автоматами в руках стоят немецкие солдаты? В то время население в деревне было большое, и до ста человек было на этой дороге.

И вот через час или два самолёт снова появился над этой дорогой и начал обстрел по людям. Из самолёта, по-видимому, хорошо было видно среди нас и немецких солдат. Самолёт летел на малой высоте, метров 150, не выше, хорошо была видна его кабина.

Мы с этой дороги побежали врассыпную, кто куда, и добежали до своей речки Сосны, а до неё было не более 200 метров. Мы с соседом Митей прыгнули в снег, на реку (она была забита глубоким снегом), так, что одни головы наши торчали из снега.

Самолёт сделал ещё один заход и начал строчить из пулемёта по немцам, которые вели огонь из зенитного пулемёта с автомашины. Мы не видели, попал ли лётчик в эту машину, только был слышен взрыв и пулемётные очереди с самолёта. Машина с немцами от нас была далеко, метров 800.

Мы с соседом, как зайцы, глубоко зарылись в снег, чтобы нас самолёт не заметил. Прошло не более получаса, как самолёт улетел. По нашему следу подошли к реке немцы с автоматами и кричат: «Русь, выходи!» и на нас автоматы навели. Мы перепугались, что нас сейчас расстреляют, и вылезли из речки и снега.

Немец показывает автоматом в сторону дороги, где мы расчищали снег, чтобы мы шли туда обратно. Когда мы прибыли на место, немец берёт лопату-«грабарку» и подаёт Мите-соседу, чтобы продолжил расчистку. Но, прежде чем отдать лопату, немец со всего размаха ударил его по заднице.

Я тем временем схватил лопату и начал быстро грести снег, и немец меня не тронул. Вот так мы пережили эту немецкую оккупацию в деревне, в которой немцы сколько бед наделали. За малейшие провинности – или розги, или пуля в лоб.

Были некоторые предатели, которые из-за каких-то своих корыстных целей указывали немцам, вот, мол, он был коммунист, или же, мол, коммунисты оставили этого человека партийного партизанить здесь в деревне. И таких, ни в чём не повинных людей вешали на виселицах. Под Дросково есть такая деревня, называется она Волчьи Дворы (ныне – п.Дружба – А.П.). Там были наделаны виселицы, где вешали людей, подозревая их в том, что они партизаны или коммунисты.

Всё мы пережили. Это был просто ад – хуже не назовёшь. Наше село, насколько я помню, 15 марта 1943 года (здесь автор воспоминаний ошибается, поскольку это была середина февраля – А.П.). Наше село не пострадало от обстрела, немцы быстро смотались, побоялись окружения (наши войска пошли в обход, и немцы отступили до Малоархангельска).

Что можно сказать, когда пришли наши солдаты? Они пришли очень изморенные, худые, обросшие щетиной. Немцы же все были сытые, они давно к этой войне готовились, у них всего было вдоволь: консервы, хлеб был завёрнутый в пакеты, который, когда начнёшь есть, не скажешь, что его испекли год назад. Нам, ребятишкам, немцы давали объедки, и мы были рады этому, чтобы помыть им котелок и хотя бы немного утолить голод.

25 апреля 1943 года меня взяли на войну.

На войну и на войне

25 апреля 1943 года меня взяли на войну. Мне шёл семнадцатый год. В это время 25 апреля была Пасха, и я попрощался со своей родной мамой и пешком пошёл до места сбора – села Дросково. Дросковский район тогда был наш, и село Дросково указывалось в повестке. Машины не было, как хочешь, но чтобы был в указанном месте.

До райцентра Дросково было 22 километра, меня сопровождала мамина сестра, тётя Лена. Когда мы прошли с ней до указанного места сбора, то там уже было много нас, новобранцев-подростков. Набралось много, потому что со всех деревень.

Мы, четверо из нашей деревни – трое Тучковых (Василий, Егор и я), а четвёртый – Вася Павлов, который впоследствии погиб – сгорел в танке. Но об этом чуть позже.

Из Дросково нас погнали по направлению станции Русский Брод – от Дросково – 22-23 километра – мы шли пешком. Было это 25 апреля 1943 года, на праздник Пасху. Когда проходили по деревням, на завалинках возле своих хат сидят девчата с ребятами, играет гармошка, веселятся они, а у нас – слёзы на глазах: куда нас гонят, и что с нами будет в дальнейшем?

С Русского Брода мы пошли дальше. Никто не знал – куда, всё больше нас становилось – со всех деревень ещё приезжали и приходили призывники. Я не знаю точно, сколько нас было, но говорили, что больше тысячи. И мы шли. Мимо проезжали машины, некоторые из нас хотели подъехать, но конвоиры, которые нас сопровождали, не давали нам садиться, стреляя предупредительно вверх. Да и где можно было набрать столько машин для нас, если они везли всё для фронта.

В конце концов, мы на третьи сутки подошли к городу Ефремову (Тульской области). Ноги все натёрли до мозолей, обувь была тесная. Я вот точно не помню, в чём я был обут, но помню, что многие были в лаптях, а кто-то – в трофейных немецких сапогах.

При подходе к Ефремову (а было это под вечер, начало смеркаться) мы шли по лугу, где протекала какая-то речка. Луг был сырой после паводка, и тут налетели два немецких самолёта и начали над лугом кружить. Осветительные фонари навесили, стало светло, а они начали нас поливать с низкой высоты.

Мы все полегли лицом вниз (была команда – «Ложись!») Зенитки открыли огонь по эти самолётам, и они улетели. К одному из мест подъехали санитарные машины, говорят, были убитые и раненые, но мы не были близко к этому месту. Немецкие лётчики видели скопление людей, поняли, что это пополнение для фронта, потому и обстреляли.

Когда мы поднялись с луга и встали на ноги, то все были мокрые. Свои «сумари» (так мы называли сумочки, которые дали нам родители, с продуктами) мы во время обстрела и в темноте порастеряли в этой суматохе. Замёрзшие, прошли мы полтора километра до Ефремова и стали стучаться в дома к жителям. Но нас нигде не пускали. Некоторые окна решётками закрыты, светомаскировкой. Некоторые наши силком стали врываться в дома, двери срывали, а потом, когда люди позвонили в городскую милицию, прибыло много солдат с красными погонами, и начали они наводить порядок.

Некоторым из нас прикладами досталось. Мы не стали стучаться в дома, так как это было бесполезно – всё равно бы нас не пустили переночевать, а по шее от КГБешников вполне могли получить.

Мы стали искать местечко, где бы нам прилечь переночевать. Неподалёку оказалась школа двухэтажная. Когда мы, четверо односельчан, поднялись на второй этаж, а потом на чердак, то нашли много книг и тетрадей, наверное, это была макулатура. Мы разрыли эту кучу и забрались туда, прижавшись друг к другу. Сначала нас дрожь донимала, ведь мы все мокрые были, а потом угрелись и уснули.

Когда проснулись утром, солнышко уже светило. Мы спустились вниз. Один из нашей команды, Тучков Василий, заболел тифом, который в это время свирепствовал, но на других, слава Богу, болезнь не распространилась. А Василий еле шёл.

По городу в это время патрули ходили, всех разыскивали, даже объявление было, если кто не придёт к указанному месту, то его объявят дезертиром (а в военное время это – расстрел).

Потом нас всех собрали, построили и подвели к железнодорожной станции. Погрузили в вагоны не в пассажирские, а в «телячьи», как их называли (товарные). Там была «буржуйка», небольшая чугунная печка с трубой, чтобы дым выходил. Топили её дровами, когда было холодно.

Нас повезли – а куда, не знали: военная тайна! (во время войны это было строго). Мы прибыли в город Кулебаки Горьковской области. Там мы пробыли три месяца, проходили курс молодого бойца...

Вот так началась военная служба для Ивана Тучкова. А потом он оказался в зенитном дивизионе, охранявшем от фашистских самолётов важные объекты – заводы, мосты, аэродромы. С этим дивизионом Иван Дмитриевич и закончил войну под Кёнигсбергом, в Восточной Пруссии (А.П.).

Окончание войны. Возвращение домой

Окончание войны я встретил под Кёнигсбергом, сейчас он называется Калининград. Трудно представить, что это такое: война кончилась, Германия капитулировала. Даже ушам своим не поверил. Это было 8 мая 1945 года. Я, как обычно, сменился с дежурства (дежурили по два часа у пушек).

Мы, наш орудийный расчёт, спали в землянке, где были койки в два яруса. Я спал на верхней. И вдруг меня толкает сосед, говорит: «Тучков, война закончилась!» Я ему говорю: «Что ты болтаешь?» А спать мне так охота было. Когда проснулся, слышу – на улице стрельба из автоматов, карабинов (у кого какое было оружие).

Когда я вышел из землянки, светило солнышко, было тепло. Везде гремят выстрелы, сплошной гром. Тогда и я взял свой автомат, несколькими очередями отсалютовал за окончание войны. Это невозможно описать, как будто это во сне было. Кругом треск, стрельба, но из зениток не стреляли (командиры приказали).

Сколько было тревог, переживаний, но остался живой, не раненый. Но ведь мы рисковали своей жизнью, всё время в тревоге. Но судьба моя сложилась так, что, слава Богу, остался живой. Даже не верилось, что я вернусь в свою родную хату.

Прошло дня два-три, как Германия капитулировала. Нам пришёл приказ: грузить пожитки на железнодорожные платформы. Мы стали туда орудия закатывать, по настилу из досок, ставили растяжки, чтобы орудия не шатались. Весь день трудились.

Утром, когда мы поели, нас, весь дивизион, выстроили, и командир дивизиона сказал: «Солдаты и офицеры! Пришёл приказ разгружаться». Многие стали ворчать, чем, мол, думало командование, если столько трудов было при погрузке. Но приказ есть приказ, и мы снова заняли свои огневые позиции. Оказалось, что нас собирались направить на Дальний Восток, где началась война с Японией. Но, по-видимому, там набрали определённое количество войск, и мы не потребовались.

Квантунская армия была разбита, и Япония капитулировала. Но теперь все мечты у нас – когда до дома отпустят? Все с нетерпением ждали. Прошло немного времени, недели две, не более. Командир дивизиона приказал выстроить весь личный состав возле опушки леса. Генерал, уже седой, начал зачитывать приказ Верховного Главнокомандующего Сталина. В приказе говорилось, что в связи с тяжёлой международной обстановкой, когда наши союзники, Соединённые Штаты Америки начинают вести себя агрессивно, в Литву, в город Либаву (тут автор допускает ошибку, Либава находилась в Латвии – А.П.), залетел американский самолёт-разведчик, нарушил нашу границу.

Были подтянуты наши истребители, и самолёт ушёл в сторону моря. А на самом деле его наши истребители сбили. Вот так моя мечта встретиться с родной мамой и братьями развеялась.

Настроение у нас было подавленное, не стали командиров слушаться, стали нас сажать на гауптвахту на 5-10 суток. А на гауптвахте, известно, какое дело – 300 граммов хлеба и баланда в котелке, да полы в казармах заставляют мыть, картошку на кухне чистить. Мне, правда, не пришлось там побывать, я не пререкался с командиром, всё равно надо выполнять приказы было...

И вот пришла осень 1950 года, и в ноябре месяце поступил приказ о демобилизации военнослужащих 1924-1926 годов рождения, а 1927 год ещё оставляли служить. Я не могу даже описать, какая радость была: ведь восемь лет не были дома, да ещё каких лет, когда рисковали всякий раз своей жизнью.

Нас построили, и объявили приказ о демобилизации. Нам выдали документы, собрали и погрузили в вагоны обратно не пассажирские, а «телячьи». Мы прибыли в Москву, и нас стали распределять, кого куда отправлять.

Из Москвы я доехал до города Малоархангельска. Когда слез с поезда, встречающих у меня не было. Да и кто за мной приедет: братья (1928 и 1929 годов рождения) были в армии. Пошёл пешком. Осталось в памяти, что от Малоархангельска до нашего села - 22 километра.

По пути проходил деревни, спрашивал, как дойти до села Верхняя Сосна, и так, помаленьку уже к вечеру дошёл до деревни Цуриково (Малоархангельского района). Когда я подошёл к деревне, моё сердце так забилось от радости, что не могу описать. Наконец-то, я свободен и до дому три километра. В это время в деревне собралась молодёжь. Недалеко от меня играет гармошка, песни, пляски. Я даже представить не мог, что так может быть, как какой-то сон.

В это время на пригорке один дед стерёг волов, которые день работали, пахали поля в колхозе. Лошадей не было, и всю работу выполняли волы. Их стерегли ночью, а день они работали. Этот дед, его звали в деревне «Грушич» (не знаю, почему его так звали, всякие имена есть в деревне). Я поздоровался с ним, он спросил: «Откуда идёшь, солдат, и куда?» Я ему рассказал о себе. Он говорит: «Долго вас держали, но что можно поделать: приказ есть приказ!»

Я очень устал и у него попросил водички попить. Дом его недалеко был. Он сказал: «Сейчас, солдат, я тебе принесу воды». Он ушёл и скоро вернулся с кружкой из-под гильзы от снаряда (больше примерно пол-литра). Ведь тогда война была, магазинов не было, поэтому делали вот такие кружки. Я так пить захотел, что немного осталось в кружке. Когда я пил, я подумал, что это квас деревенский (немного горчило), но всё равно я жажду утолил.

Меня стало покачивать, думаю, от дороги, ведь 20 километров прошёл. А уж начало темнеть. Этот дед говорит: «Переночуй у меня, а то ведь идти ещё три километра». Но что об этом говорить, душа рвалась к родному дому. Подумал, хоть ночью, а всё равно буду идти.

Тогда он говорит: «Посиди здесь, я сейчас пойду к этому хороводу, где танцуют и поют, и приведу тебе сопровождающего». Думаю: «Кто согласится, уже стемнело, провожать меня?»

Этот «пятачок», где играла гармошка, был недалеко, примерно 100 метров. Через несколько минут этот дед приводит ко мне двух сопровождающих. Это были молоденькие девчушки лет 16-17. Он говорит: «Доведите этого солдата до дому в Нижней Сосне, я вам завтра дам хороших яблок и груш».

Эти девчушки как-то меня стеснялись, да ещё в такое время. Но они меня повели до Нижней Сосны, а ведь три километра и темно. Вот такие люди были в то время, пережили ужасы войны, и это не чета современной молодёжи.

Мы вышли возле речки Сосны, и вспомнил я, как мы, пацаны, катались на коньках по льду на этой речке.

При подходе к своей родной хате, крытой под солому (чуть в памяти осталась эта хатёнка), я не знаю, с каким волнением подошёл и постучал в дверь. Эта щеколда, я её вспомнил, ещё до войны она была, та же дверь, но как-то это во сне будто было. Минуты через две-три слышу голос родимой мамы. Она говорит: «Кто там?» Я не мог даже выговорить, выскочила слеза. Я сказал: «Мам, это я, Ваня». Через полминуты она открыла дверь – ведь она одна, мало ли кто пришёл.

Мы с мамой обнялись. Она долго плакала, рыдала. А потом я с девчушками зашёл в дом, мама зажгла керосиновую лампу и опять кинулась ко мне, всё плачет. «Мама, хватит плакать, я живой пришёл домой, а это самое главное!».

Ночь вступила в свои права, темно. Мама говорит: «Девчат, оставайтесь, переночуете, а утром пораньше пойдёте домой». Я тоже их стал уговаривать, чтобы они остались, но они не согласились. Возможно, этот дед и сказал их родителям, что они ушли провожать солдата. Но ведь у родителей возникнет беспокойство, что в такую даль они пошли, да темно. Эти девчушки пошли к своему дому. Конечно, их родители, наверное, поругали, но об этом я не знаю. Вот так я пришёл домой к своей родной маме...

Дома. Послевоенная жизнь в колхозе

...Наутро, только что рассвело, пришла соседка, - меня посмотреть. У неё пять детей, муж её попал под сталинский режим. У него была «маслёнка», такая машина, которая вырабатывала масло, то есть била зерно конопли, и получалось конопляное масло. Оно намного лучше, чем подсолнечное.

Затем стали приходить односельчане, ребята на три-четыре года моложе меня. Когда наступал вечер, я с ними шёл на улицу, где собиралась молодёжь. Я даже не могу выразиться, как всё это дико: пляски, гармошка, смех и нежные девичьи голосочки.

В декабре месяце я пошёл в сельский совет и стал на учёт. Я зиму также ходил с ребятами на вечеринки, даже за три километра, - ведь молодые мы были.

После зимы надо было заниматься огородом: вскопать, посадить картошку, огурчики, помидоры и прочее. Копали огород мы с мамой лопатой, пахать было не на чем. Огород был 16 соток. Мама до этого вскапывала одна, ведь мы были в армии, а больше надеяться не на кого. Сейчас никто не согласился бы и за 10 тысяч копать. Но тогда было такое время, люди всё перенесли на себе, поэтому они были трудолюбивы.

Потом мы с мамой стали обсуждать, что делать мне дальше в жизни, куда податься, кроме колхоза. А в колхозе в то время ничего не платили. На трудодни давали 100 грамм, это один мешок зерна, а дальше – живи, как хочешь. Чтобы иметь корову, надо было украдкой ночью руками нарвать травы и где-то посушить, чтобы не заметил председатель. А из колхоза никакого корму не давали.

Вот так прошло немного времени. Убрали с мамой свой огород. Стали решать, куда мне податься. Колхоз после войны еле существовал. Техники почти не было (в бригаде – 1-2 трактора), а земли много. Пахали на волах, косили конными жатками, а больше косили вручную, а также вязали вручную – рожь, гречиху. А потом мало-помалу начала появляться техника, на колхоз дали комбайны. Это были прицепные «Коммунары». Такой комбайн по полю тащил трактор.

И вот мы с мамой решили согласиться на то, чтобы меня направили от колхоза в город Елец Орловской области – учиться на механика комбайна. В колхозе было 9 бригад.

Я с одним односельчанином (он был с одного года, но в армию не попал, говорил, что по состоянию здоровья, учился в школе ФЗО и работал потом на станке в городе Куйбышеве) поехал в Елец. Там мы проучились 6 месяцев. Нам выдали удостоверения, что мы окончили курсы механиков для самоходных комбайнов.

Машинно-тракторная станция (МТС) была от моего дома в восьми километрах, в селе Смирные. Там были комбайны, тракторы и прочая техника. Я со своим другом ходил туда на ремонт комбайнов.

Подошло время уборки, стали распределять по бригадам комбайны. Те, кто жил в Смирных, они там были все свои, и им давали новые комбайны, по «блату». Мы же, чтобы получить новые комбайны, тоже носили подачку. У моего друга была пасека, он принёс кубан мёду, а я – сало и бутылку самогона. Мы думали, что получим новый комбайн или не очень старый.

Но везде жульё, нам дали комбайн, который три сезона работал. Но это ещё не так страшно, но тот, кто на нём работал, его здорово изуродовал. Хотя и из ремонта его выпустили, но все детали остались старыми, а они известно как служат. Радиатор, куда заливали воду для охлаждения, был забит грязью и остинками от зерна после молотьбы.

Когда мы пригнали этот комбайн домой, на свою бригаду, то через день-два выехали убирать хлеб. Урожай ещё не совсем подошёл, это был пробный выезд.

Когда всё подошло – и рожь, и пшеница, - погода стояла жаркая. И эти трубки в радиаторе себя показали: немного проедешь, горячая вода выбивается из радиатора, который, как известно, охлаждает мотор комбайна. Если не успеешь с мостика спрыгнуть на землю, то обдавало этой горячей водой. Вот так, кое-как, мы сезон откосили с горем пополам. Отогнали комбайн обратно в мастерскую. Заработать мы почти ничего не заработали, несколько центнеров, до тонны не дотянули. И поставили мы на этом комбайне «крест», короче говоря, распрощались с ним.

Но что делать дальше, какой искать путь в жизни. В колхозе ничего не платили. В это время мой брат Егор из армии пришёл, немного дома побыл и уехал в Москву. Работал там столяром, а затем шофёром. И я решил уехать в Москву...

В Москве и на целине

Первое время я жил у него (у брата Егора – А.П.). У них была с женой двухкомнатная квартира. У них детей было двое, и я, чтобы не мешать, переселился в общежитие на станции Орехово-Зуево. Меня там прописали, и я пошёл работать в УМТ – Управление Московскими трамваями. Я там проработал несколько месяцев.

Наша задача была, чтобы, когда трамваи пойдут, надо до этого подбить-подсыпать пути, где необходимо. Проработал я там до осени. В это время руководил страной Хрущёв. Он сделал призыв осваивать целинные земли. На этот призыв «клюнуло» много молодёжи, мол, на целине большие рубли будут давать.

Я и ещё несколько ребят поехали в Кремль, ведь мы написали заявления, что едем на целину. Перед нами выступал Хрущёв, заявляя о необходимости осваивать целину. Думали, что там нам будут хорошо платить. Когда ехали из Кремля, мы получили по 3000 рублей «подъёмных» и с восторгом ехали. В трамвае кондуктор у нас выспрашивал: «Ну что, ребята, на целину едете в таком бодром настроении?».

Говорим, что «Да». Она сказала, что этот обещанный длинный рубль, как бы, не стал коротким. Эти её слова полностью сбылись.

Нас привезли в Казахстан, в Акмолинскую область. Было это в декабре, а возможно, и в январе. Нас привезли на станцию Макинка. А затем повезли в степь. Ни деревца, ни кустика, а жилых домов нет. Один снег полтора метра и более глубиной и морозы.

Мы поселились в вагончике, где была печка, чтобы греться. Ни столовой, ни магазина рядом нет. А ведь питаться надо. За 30 километров снаряжали трактор гусеничный, давали деньги, чтобы нам привезли продуктов. Так мы пережили зиму в вагончике. Все болели и простужались.

Настала весна. Снег начал таять. Прошло некоторое время, земля подсыхала, - целина, не тронутая никем. У меня было удостоверение механика-комбайнёра. А таких там почти не было, чтобы знакомы были с техникой. Были и шофера. Их посадили на трактора, и меня, соответственно, тоже. Дали новый ДТ-54, дизельный трактор. Конечно, комбайн я знал, но трактор – дело другое. Все узлы мне знакомы с тех пор, когда учился на комбайнёра, но практики у меня на тракторе не было.

Через некоторое время я освоил стиль его работы, и начали мы поднимать целину. Пласты с дёрном ворочали не на всю глубину, и так трактор идёт. После этого кое-как разровняли пласты, и началась посевная. Посеяли поля без конца-без края. Едешь и думаешь: «Куда попал? В пустыню?».

Воду и солярку нам подвозили местные казахи на лошадях. Пока привезут (а расстояние 15-20 километров) - стоим полдня. И так дней 5-6 я убирал урожай на целинной земле. Сколько ни прыгай по таким кочкам, у комбайна моего отказала ходовая часть (вышла из строя одна шестерня).

Я пошёл в ремонтную мастерскую, чтобы поставили эту шестерёнку. Но оказалось – не так-то просто. Этой запчасти не нашли, а сами её выточить не могут, это только на заводе, где выпускают комбайны.

Бригадир также оказался бессилен в этом отношении, и мой комбайн на буксире отвезли на стоянку. Так закончилась моя уборка на целине. Но что делать дальше, где искать работу? Ждать, когда начнут пахать зябь под зиму, я не стал. И решил с этой целины уехать.

Не только я - много других целинников начали оттуда «драпать». Под городом Петропавловском протекала бурная река, через эту реку многие целинники начали переплывать на другой берег, а дальше – кто как доберётся до железнодорожной станции.

Над рекой была вышка сторожевая. С неё следили, чтобы на другой берег никто не переплыл. А когда стали с целины убегать, то с этой вышки давали предупредительные очереди по реке, если кто плывёт. Я не знаю, почему через эту реку переплывали, ведь можно было другим путём, по суше.

И вот мы собрались, 10 человек, переговорили, как уехать из этого «рая». У нас бригадир был казах, он руководил бригадой трактористов и комбайнёров. Фамилия у него была Биркомбаев. Мы ему сказали, что больше не хотим здесь работать, хотим уехать. Он был хороший человек, понимал, что происходило на целине. Он говорит: «Ладно, ребят, я вам посодействую уехать».

А на железнодорожной станции тогда проверяли, особенно тех, кто был на целине, и милиция возвращала целинников назад. У него были большие связи на этой железнодорожной станции, был друг-машинист, а тот имел знакомство с начальником станции. Он нас повёз на станцию на полевой «летучке» (это крытая машина, которая на севе обслуживала технику, штат там был 10 человек, и они выезжали на этой машине ремонтировать технику). Мы ему дали денег на билеты до Москвы. И самому дали, как говорят, «на лапу». Он не брал, говорил, что я, мол, ребята, вам сочувствую, но мы ему силком отдали.

Когда приехали на станцию, он нам взял билеты без наших паспортов, так как у него было знакомство там. Мы сели, попрощались с ним и поехали на Москву, откуда с радостью уезжали за «длинным рублём». В дороге нас никто не проверял, а говорят, были случаи, что целинников возвращали с милицией назад. По-видимому, было такое указание сверху.

По прибытии в Москву мы разошлись, кто куда. Я приехал в Москву к своему брату, Егору Дмитриевичу. Побыл у него и поехал на свою родину, в Орловскую область.

Мать жила одна. Третий брат, Николай, когда отслужил в армии, уехал к отцу, который был в городе Караганда. Когда нас раскулачили (я уже описывал это), отец тоже хотел уехать оттуда, но его задержали и дали три года. Он каждый месяц отмечался в комендатуре. И так остался в Караганде. Было голодно в то время там. В небольших ларьках торговали продуктами: хлебом, мясом, рыбой.

Отец работал на каком-то движке-компрессоре. Платить почти не платили, ведь это преступник, кулак. В одном из ларьков работала продавцом хохлушка-женщина. В Караганде было много хохлов, их тоже выселили с Украины. И отец сошёлся с ней, видя, что ему оттуда не вырваться. Домой он нам слал письма, переживал, но сделать ничего не мог.

У него появилась семья, дети. Когда брат Николай приехал к нему, в город Караганду, он его встретил как родного сына, устроил на курсы электриков. Я не знаю, сколько он там проучился. Получил диплом инженера-электрика. Отец ему нашёл спутницу жизни. Они поженились, и брат со своей женой переехал в город Кустанай. Он переехал туда потому, что у его жены в Кустанае жили родители, которых тоже выслали когда-то туда из родных мест.

У отца он больше жить не мог, у отца была своя семья, дети, мешать им брат не стал. Я был у брата в Кустанае. Там ведь тоже была целина, которую тоже осваивали, как и я. У брата было 22 электрика, которыми он руководил. А расстояние, которое он обслуживал, – 20 – 30 километров. Брат проработал там до пенсии. Жили они вдвоём с бабулькой...Анна Сергеевна – хорошая женщина, никогда грубого слова не скажет. У них с братом Николаем трое детей: Люда, Таня и Серёжа...

Брат мой Егор уже более 10 лет, как умер. У него в Москве двое детей взрослых, у них тоже дети. А жена его. Мария, умерла два года назад. У детей в Москве свои квартиры, свои дети и внуки. Вот такая человечья жизнь наша...

Теперь я про свою жизнь опишу. Когда я приехал домой, в свою родную Нижнюю Сосну из Москвы, мама жила одна...

Кусок хлеба на родине...

В хозяйстве мы с мамой завели себе корову, птицу (гусей, индеек) и поросят. Но заниматься только своим хозяйством и не работать в колхозе – нельзя: считают за единоличника или тунеядца и землю отрезают под порог дома.

Я пошёл работать в колхоз. На разные работы посылали: подвозили корм скоту, всякие работы в бригаде приходилось делать – ремонтировать скотные дворы, ездить (какая бы ни была погода) за соломой в поле. А зимы в те годы были холодные, вьюжные, платили же известно, как...

И вот однажды приходит бригадир к нам домой и говорит: «Иван, ты как бывший механизатор, знаком с механизмами, давай работай на машине по механическому доению коров. Вот на днях прибудет в бригаду доильная установка, и ты будешь обслуживать её». Я отказываться стал, мол, не знаю, что это за установка, я её не изучал». Но меня уговорил он. Я как-то с неохотой пошёл, потому что это для меня впервые. Но в бригаде больше не было никого, кто знаком был бы с техникой – потому он меня и пригласил.

Трактористы – они на тракторах работали, комбайнёры – на комбайнах. У меня от комбайна аппетит пропал, я уже писал об этом. Когда привезли доильную установку, трубы, моторы и доильные аппараты, я пошёл с ними знакомиться. Был инженер колхоза по технике Романов И.А. Он был хорошим человеком, всё расскажет, никогда грубо не обращался с трактористами и комбайнёрами. Конечно, когда тракторист напьётся, приходилось ему наказывать – без этого нельзя.

И так я приступил к своей работе, к новой, неизвестной профессии. Она называлась «механик по трудоёмким работам». Когда установили доильную установку, запустили её. Доярки до этого доили вручную коров. Они долго приспосабливались, как подключать аппарат под вымя корове. Я им помогал. Потом они наловчились легко подсоединять соски под вымя корове. Это было, когда ещё скот на пастбище был, лето, тепло.

А когда скот становился на зимнее стойло, в коровнике устанавливали навозотранспортёр, который удалял навоз наружу. И мне пришлось работать на этом транспортёре, это всё входило в животноводческий комплекс. Я обслуживал три скотных помещения: одно, где стояли дойные коровы, а два других, - где были телята и откормочные бычки (по два-три центнера весом). Во всех этих скотных дворах также были транспортёры, которые удаляли навоз из помещений.

Потом мне ещё прикрепили водокачку, чтобы поить скот зимой. Провели воду по трубам по нашей деревне, установили водяные колонки, и колхозники почувствовали облегчение с водой. Ведь некоторым приходилось далеко ходить за водой. А когда вода пошла по трубам, они не нарадовались этому.

Но всё связано на животноводческой ферме. Надо было размалывать фураж для скота, и установили дробилку зерна. И я за ней следил. На этой дробилке фураж получался разный. Сверху выходила мука настоящая, она легче и остаётся наверху, а то, что погрубей, книзу осыпалась... Вот так началась моя жизнь в родном краю.

Но сколько ни ходи холостым, но маме надо искать замену. Она, бедная, и так горя перенесла. В 1954 году я женился. Жили мы тогда в старой хатёнке. Хотелось, чтобы было поудобнее. Начали строить себе домишко. Поехал в город Орёл, купил шлакоблочного кирпича и привёз домой. А чтобы из лесу построить – не было такой возможности. Леса рядом не было.

Когда привёз шлакоблок домой, сгрузил, а где брать стройматериал? У нас его не продавали, своих нужд хватало, в колхозе строили скотные дворы. Мне пришлось ехать в Москву за пиломатериалом. Приехал в Химки с одним из односельчан, он тоже начал строиться. Распилили три куба пиломатериала и повезли домой (на потолок доски, на пол и на рамы для окон).

Завели фундамент. Это отдельная тема – из чего делать фундамент? Начал искать, где когда-то были постройки. Из земли извлекал камни, из каких строился фундамент. Иногда приходилось до 12 часов ночи выковыривать их из земли. Наташе моей и так хватало работы по хозяйству, я её с собой не брал. Знал, что ей нелегко приходится: надо накормить птицу, поросят, подоить корову.

Начали строить себе домишко. Завели фундамент, на который ушло много камней. Начали возводить стены и помаленьку дошли доверху. Покрыли шифером, и у нас получился свой уголок. Так мы и жили. Дети от нас рано уехали, 15 лет им было. Мы остались втроём: мама, Наташа и я.

Прошло некоторое время, мама всё время болела ревматизмом. Сколько она перенесла трудностей, а потом сильно заболела. В 1974 году она умерла. Мы остались вдвоём с Наташей. Дети были в Москве. К нам они приезжали, когда у них был отпуск. Все жили, переносили трудности. Им, женщинам, нарезали по два гектара свёклы, а зимой приходилось подменять доярок (на три недели они уходили в отпуск).

Бригадир всегда приходил к нам первым, чтобы Наташа шла подменять доярок, зная, что там я всегда ей помогу. А так с большим трудом бригадиру удавалось находить подмену дояреам, потому что никому не хотелось идти: зима, холод. Я всегда помогал своей Наташе и тяпал вместе с ней свёклу, коноплю возил на машине на пенькозавод в город Малоархангельск, помогал убирать свёклу, которую вручную обрезали, а также много ещё чего, хотя и моя работа была не из лёгких. Сколько пыли приходилось глотать от дробилки. И водокачка зимой перемерзала, в сильные морозы вода не шла. Приходилось днями пропадать на водокачке, чтобы пустить воду.

Не менее 19-20 лет я помогал своей Наташе тяпать свёклу. Она у меня был хорошая хозяйка, она любила, чтобы в хозяйстве всё было хорошо. Но она начала болеть, приключился у ней сахарный диабет, и в конце, страшно говорить, у неё была тяжёлая болезнь. Она некоторое время лежала в районной больнице, а когда выписали из больницы, ей легче не стало, и её дочки забрали в Москву. В Москве она в больнице пролежала недолго и умерла в январе 2003 года.

Так я остался один. Два года я жил в деревне. Приезжал весною посадить огород. Сажал картошку, огурцы, помидоры, лук, чеснок. Были соседи рядом, я им помогал заготавливать корм для скота, помогал пасти корову. У меня ещё первое время из живности были куры. А потом, когда на зиму я уезжал в Москву, ещё некоторое время была птица, сосед доглядывал, кормил их. Но потом стали пропадать курочки мои – то хорёк, то коршун, и больше не стало в моём хозяйстве ничего. Кошка моя, и та, ушла на чужой двор. Вот так прошла моя жизнь и мои годы.

Сейчас я живу у детей. Они у меня хорошие, меня не обижают. Внучка учится в институте. Она всегда ко мне относится хорошо. Дом наш родной стоит один, сиротинушка, не слыхать в нём голосочка, кругом тишина. Вот так прошла моя жизнь.

Этот рассказ я посвящаю своему правнучку Саше. Пусть помнит, какой у него был прадедушка Ваня. Ему я желаю успехов в учёбе, здоровья и долгих лет жизни.

Дедушка Ваня (Тучков Иван Дмитриевич), г.Москва, апрель 2012 года.

Иван Дмитриевич Тучков вскоре после войны и в годы 2010-ые (Моховое)

Фото – Александра Полынкина и Сергея Пятишева

Читайте также:

Нашли ошибку? Есть что добавить? Напишите нам: klub.mastera@yandex.ru
Рубрика: Рассказы о людях земли Покровской | Добавил: admin (05.04.2019)
Читали статью: 799 | Теги: Верхососенье, Ветераны
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Войти ]
Облако тегов

Надоела реклама?

Смотреть панорамы Покровского: 360 градусов.


Внимание! Акция.

Создадим вместе, покровчане!


Мнения читателей
Последние комментарии:
29.02.2024
Анатолий, последние три - это, почти стопроцентно, один и тот же населённый пункт. В сельце обязательно должен быть помещичий дом, в данном случае, так и было. А вот деревня Медвежий Колодезь - это, скорее всего, современная деревня Медвежка, но нужно, всё-таки, разбираться...

29.02.2024
...ненаселённой земли, находящейся  Малоархангельского уезда  в деревне Медвежьем Колодезе, именуемой Степью". Александр Михайлович, вопрос к вам. Можно ли считать деревню Медвежий Колодезь (что в тексте),  сельцо Медвежья (18 века), сельцо Медвежка (19 века) и д. Казинка (за свинокомплексом, где бывший колхозный сад) – одним и тем же населенным пунктом? Согласно старым картам - последние три указанных населенных пункта - это одна и та-же деревня или сельцо (в прошлом).

19.02.2024
Я слышал, что упало 22 столба, причем бетонных!!!

13.02.2024
Спасибо, Александр Михайлович, за тёплые слова.

17.12.2023
Балы, красавицы, лакеи, юнкера
И вальсы Шуберта, и хруст французской булки.
Любовь, шампанское, закаты, переулки,
Как упоительны в России вечера...
Наступил 1917 год и народ стал громить усадьбы и храмы...
«Не приведи Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…»

13.12.2023
Юрий Иванович, сегодняшнее поколение такими телефонами не пользуется!!!! Сейчас у школьников iOS или Android)))

08.12.2023
Мероприятие 07.12. 2023г. в Военно патриотическом музее прошло познавательно - информативно. Спасибо ВСЕМ!                                   *** "Кто не любит прошлое - того казнит будущие" ***

17.11.2023
Очень интересно и познавательно. Спасибо!


Погода

Регистрация

 Индекс цитирования Клуб "Мастера" 2.0 ©  2011г.-2024г.