«Воспоминания» Н.Д. Полонской-Василенко

о нашем крае во второй половине XIX-начале XX века.

Часть XVIII 

В Критово

Лучше было в Критове, хотя там тоже надвигалась катастрофа: тихо умирала бабушка, Надежда Павловна (Лилиенфельд – А.П), но мы этого не понимали. Летом, перед тем, скончался Александр Карпович (Лилиенфельд – А.П.). Это была первая смерть в нашей жизни, и наши «мамы» хотели, чтобы мы ничего не видели: ни похорон, ни панихид. Но наша няня повела нас в сад и так спрятала, чтобы мы увидели процессию. Я еще помню пение, духовенство в золотых ризах, хоругви.  А позже, под руководством няни, мы лепили из сырого песка «могилки» для бабушки, мамы, отца; украшали цветами ... И вот, за этой работой, так захватившей нас, увидели нас «мамы». Влетело за работу нашей няне ... Так и теперь: Надежде Павловне клали сырую глину на сердце, а нам давали кусочки этой глины и мы лепили фигурки. Мы еще не понимали, что такое «смерть» ... Вообще, отношение наше к этой бабушке было холоднее, чем к нашей бабушки, Мухортовой. Нас оскорбляло то, что она называла Надежду Павловну «тётенька», говорила ей "Вы", а та ей - «Наташа» и «Ты», - почему? Почему бабушка, Наталья Дмитриевна, целует руку Надежды Павловне и обнаруживает ей уважение, которого мы, в нашем семейном «нигилизме», никогда не проявляли ей? Мы не могли понять, что Надежда Павловна, родная бабушка Сони и Саши, была тетка их же бабушки, Натальи Дмитриевны, ибо была родная сестра ее матери, Натальи Павловны.

В большом доме тихо умирала Надежда Павловна, а во флигеле шла отдельная, веселая жизнь! Как было весело, когда няня и горничная укутывали нас в шубы, пледы и несли в мороз через широкий двор к большому дому на обед или ужин. Во флигеле стояли наши вещи из Харькова и мамин рояль, и она часто играла. Правда, в  Липовице тоже был рояль, и мама и там играла, но мне казалось, что здесь она играет лучше, как все было лучше, чем в Липовице.

Наконец мама не выдержала: бросила меня на руки Наталье Федоровне и весной 1889 года уехала к отцу, в Киев. Приехала она в Киев в апреле, когда все цвело, и сразу на всю жизнь полюбила Киев.

А я тем временем жила в Критове и все больше «роднилась» с Лилиенфельдами. Никого, кроме родителей, я в жизни не любила так, как Наталью Федоровну; я звала ее «мама-Ната», и действительно она была для меня второй матерью. Никогда, ни в чем, живя в Критове, я не почувствовала разницы между двумя собственными детьми Натальи Федоровны и мной - ее племянницей: нас было трое равноправных, одинаково любимых детей. И так оно осталось на всю жизнь.

На лето приехала мать, а позже и отец. Мы переехали в Липовицу, но меня все время привлекало Критово, я уже скучала без Сони.

Дом Лилиенфельдов в Критово

Между Критовом и Липовицей была разница во всем. Большой дом в Критово - «Василий Блаженный» - как его прозвали за то, что он имел мезонин и несколько крыш различной формы и высоты; внизу было 5 комнат, большая столовая, часть которой отделялась аркой, которую поддерживали две парных колонны. Эти колонны были для нас лучшим местом наших развлечений. Далее был кабинет, сначала Александра Карповича, а впоследствии - Владимира Александровича. Это была веселая, небольшая комната; обе они - столовая и кабинет - выходили окнами на двор, а окна были такие низкие, что когда подъезжали к крыльцу, то казалось, что лошади влезают в комнату. Далее шла большая гостиная с 3-мя окнами в сад, «угольная» или «диванная», спальня Надежды Павловны, впоследствии - комната Сони. Две крутые лестницы вели на мезонин, где было 8 маленьких комнат с низкими потолками. Нижний этаж дополняла большая замечательная терраса, заплетенная виноградом; к ней вели двери из  «диванной». Мы очень любили обдирать бумажные обои: под ними была старинная роспись; в «диванной» стены расписаны под беседку; в поздравительной - розы и птицы. В Критово, еще когда им владели Козаковы, был большой дом в стиле «ампир», тогда в доме том с мезонином жил управляющий; Казаковы разрушили свой дом, но не построили нового. Они переехали в дом управляющего, перенесли картины.

Портреты в доме

Я ужасно любила эти картины; в зале висели - замечательный портрет Казаковой: красивая дама в белом платье с кружевом, глубоким вырезом, в темно-красной шали, наброшенной на плечо; прическа времен «ампир», черные большие глаза, словно живые, смотрели с портрета - это и стало причиной порчи его: Саша, большой шалун, жаловался, что эти глаза всегда следят за ним, поэтому и «пальнул» в портрет из  «рогатины», но попал не в глаза, а у рта. Другой замечательной работы портрет - это портрет родственницы Казаковых, в синем жакете типа фрака, из шелкового бархата с желтыми лацканами, с «манишкой» из тончайшей дымки, третий портрет - портрет Казакова: Казаков был в белом парике, в синем камзоле и кафтане. Казакова не любили, и поэтому портрет его стоял за трюмо. Была еще роскошная акварель - дама в светло-розовом, с чайными розами на груди, с золотым кружевом, что окружало глубокий вырез корсажа. Ее волосы, пышно поднятые, было легко припудрены. Портрет отражал Муравьеву, тетю Лилиенфельдов, которая была при дворе Екатерины II. Между прочим - в семье Лилиенфельдов сохранялось предание об их прапрабабке, которой при Елисавете был урезан язык за излишнюю болтовню, поэтому не раз в их семье, шутя, угрожали друг другу такой же судьбой за несдержанность разговоров. Любила я и 6 гравюр, передававших историю Фауста и Маргариты; гравюры эти были конца XVIII в., небольшие, в черных рамах, за стеклом, и украшали стену в столовой. Под ними стоял старинный  диванчик, без спинки, на котором сначала сидела Надежда Павловна, а после ее смерти - Наталья Федоровна. В кабинете висел большой портрет Владимира Александровича, верхом на золотом коне "Червонце". Писал его А. Д. Чиркин; пейзаж, фигура Володи, и в частности «Червонец», были безупречны. Любила я оригинальные книжные шкафы, в которых, вместо стекла, были вставлены картины, тоже маслом - Чиркина: лошади с жеребятами на фоне местных пейзажей.

Мы, дети, очень любили мезонин, где, после смерти Надежды Павловны, была детская горница. Комнаты там были низенькие, уютные; там так приятно было играть «в подкидного дурака» или «пьяницу»; можно было бегать, кричать ...

В Критове весь уклад жизни был не тот, что в Липовице: не было борзых, а только большая свора «гончих», черных, с длинными ушами, рыжими и белыми пятнами, и обязательно с одним светло-голубым глазом, второе было, конечно, темное.

Критовское хозяйство,  парк, сад, лес

Двор в Критове был окружен хозяйственными строениями: в глубине двора, где некогда стоял дворец Казаковых, был построен большой амбар, где хранилось зерно, а под навесом стояли летом плуги, сеялки, жатки и т. п. инвентарь. «На глазах господ» были - погреб, ледник, близко была конюшня - так что видно было, как выводили лошадей и как через двор прогоняли с поля на реку стадо коров и табун лошадей. Мы очень любили, когда гнали лошадей: на парадном крыльце сыпали для лошадей соль, и лошади хорошо это знали, и все спешно бежали к крыльцу, тогда здесь можно было гладить их. За конюшней были расположены ток и овин, и дома было слышно, как грохочет молотилка и как она останавливается. Все говорило, что хозяева жили интересами своего хозяйства.

По другую сторону дома был огромный парк с красивыми рядами пихт,  туй, кедров перед верандой и с огромным цветником; в середине главной клумбы, на столбе, стояли солнечные часы. Особенность критовского парка заключалась в том, что он был направлен всеми лучшими аллеями не до современного дома, а в кладовую, где некогда стоял барский дворец. Широкая липовая аллея вела от большой зеленой «лужайки» с кучами одичавших роз - к большому хорошему ставку, на  котором маячила стройная колокольня Критовской церкви, а на другом берегу подступал к самому берегу березовый лес. Местность была очень живописна. В парке было много тропинок, многие из них были забыты; позже я любила обновлять их, прочищая от кустарника старые дорожки. Мысленно заполняла их дамами в белых париках, господами в ясных камзолах, и казалось мне, что оживает прошлое, что шелестят шелковые «роброны» и что где-то за зарослями лабиринтов слышится чей-то приглушенный шепот, веют веера. Парк оживал в моем воображении ...

За парком был огромный плодовый сад, ежегодно Владимир Александрович увеличивал, распространяя его территорию; делал новые привои, выписывал лучшие сорта яблок - и сад стал значительной опорой хозяйства. Из пруда выходила, задержанная плотиной, живописная речка «Кривая Зоренька», приток Неручи; она текла, все время меняя направление, каменистым руслом, и то делалась такая, что вода едва прикрывала дно, то круто поворачивала и делала глубокую, широкую заводь, из которой снова выходила мелким ручейком.

На правом берегу реки был прекрасный березовый лес; Павел Александрович продал его на сруб, как только получил в наследство Критово. На левом берегу Владимир Александрович начал насаждать новый лес - ели, березы, клены, и в начале войны 1914 года этот лес уже простирался на несколько верст. Наталья Федоровна продолжала посадки. Какое богатство грибов вырастает там, в молодом лесу!

Прислуга в помещичьем доме

В Критово мы, дети, втягивались в интересы  хозяйства, тогда как в Липовице мы ничего не знали, кроме того, что во ржи и пшенице весело собирать васильки. Старый староста, Никита Изотов, красивый, с большой бородой, приходил каждый вечер в столовую, делал подробный отчет и получал распоряжение на второй день. Он хорошо относился к нам, и не было большего наслаждения, когда он, по очереди, сажал нас на свое казацкое седло и катал на белом, как снег, «Бедуине». Вторая интересная фигура был ключник Михалыч. Он служил еще при Казаковых, николаевский солдат, лысый, с большой седой бородой  «лопатой». Он любил всех нас, но любимцем его был Саша, «милай», как он его называл.

Мы все любили копченую ветчину, которая в Критово была действительно знаменита. Михалыч, в «ведомстве» которого были все продукты, отрезал для нас кусочки ветчины и целый день, «к случаю», носил их в кармане своего тулупа, которого никогда не снимал, даже в июле. Ветчина пахла чем-то дополнительным, овчиной - и это нам еще больше нравилось. Мы залезали куда-нибудь в  укромное место и поедали ее ...

Еще помню я пышную красавицу Екатерину, она была ключницей тоже при Казакове. Высокая,  в высокой кике (чепце)', с профилем римской матроны, всегда в синем «сарафане», она производила впечатление переодетой аристократки, и, читая впоследствии Некрасова, я представляла себе героинь его в образе Екатерины ...

Остальная челядь была моложе. Среди нее был  Владимир-слесарь, он же плотник - мастер на все руки; красивый, черноволосый, как цыган; он был правой рукой Владимира Александровича, который любил всякие ремесла; прекрасно сооружал Владимир Александрович, с помощью того слесаря, различную мебель и чинил сам машины. Слесарь Владимир умер рано - замерз где-то пьяный, и на руках Натальи Федоровны осталась его вдова, Наташа, с 8 детьми.

Помещики – соседи Лилиенфельдов

Критово лежало в другой части  Малоархангельского уезда, чем Липовица: там был бассейн Тихой Сосны и Дона, Критово лежало на самой границе с Тульским Полесьем и с Новосильским уездом, и в 8-ми верстах от него была Неручь. Липовица, сельцо и усадьба, лежали в центре широких владений Мухортова, поэтому там не было близких соседей. Здесь, наоборот, много барских усадеб лежало на расстоянии 2-3 верст. В  3 верстах лежало Красное, где жил Дмитрий Егорович Козин [тот, что купил землю вместе с Лилиенфельдами]. Он был хромой, ходил на костылях и всегда очень много рассказывал нам, детям.

Недалеко от Красного лежало Столбецкое  где жила большая семья Хрущёвых (здесь автор допускает ошибку, поскольку семья Хрущёвых жила в сельце Медвежка, в той его части, что носит сейчас их имя – Хрущёвка – А.П.), они имели какие-то связи с «народовольцами». Елисавета Григорьевна Хрущева, экзальтированная, экспансивная, уже немолодая женщина, носила стриженные волосы, подвязанные обычным шпагатом, была очень подвижная, она была нервно больна, но мы очень любили ее и для нас был праздник, когда, проехав Красное, давали приказ Павлу завернуть к Хрущевым.

Далее, за 8 верст, на полпути к Липовице, в низине, топкой и сырой, была усадьба Меншикова; тот был уже стар, «мелкопоместный» дворянин, Ипполит Николаевич, живший с женой своей, Авдотьею Ивановной, и сыном, Колей (он был лет на 20 старше нас, но мы все так называли его). Второй сын, Александр, служил где-то в Польше в пехотном полку, был женат на польке и имел много детей. Ипполит Николаевич служил экономом в Женском институте в Орле.

В 3-х верстах было роскошное село Моховое, Анатолия Васильевича Мацнева. Большой, грузный, он был вдовец, любил веселую, разгульную жизнь. В его прекрасном доме не прекращались пиры, пиры, и в конце 90-х годов Моховое было продано за долги. Приобрел его член Орловского Окружного Суда, Кистенев Тимофей Александрович, женатый на богатой купчихе. Он сам был из крестьян, и с ним повторилось то же самое, что было с Куприяновым: крестьяне не только не уважали его, но относились к нему с презрением, делали преднамеренные потравы и не называли его иначе, как «Тимошка».

Версты за две была замечательная усадьба - Александровка. Она принадлежала Сергею Григорьевичу Мацневу (все эти многочисленные Мацневы или совсем не были родственниками, или потеряли даже представления о степени родства). Сергей Григорьевич был очень богатый господин, который держал себя как аристократ. Он был женат на красавице Наталье Яковлевне Тарновской, дочери Якова Васильевича, племяннице Василия Васильевича, мецената, основателя Черниговского музея. Отец ее, уже в преклонном возрасте, женился на бонне-немке  и лишил детей наследства. Дом его на Золотоворотской улице в Киеве перешел к его вдове.

Мацневы имели троих детей: сына, Александра, который женился на француженке-актрисе, которую у него, до войны 1914 года, едва не «отбил» мой кузен Саша; две дочери - Наталья и Ольга - были немного старше, чем мы с Соней. Одна из них вышла замуж за юриста, Полибина (?), служившего в министерстве, кажется образования, при гетмане, и был расстрелян большевиками.

В те времена, о которых рассказываю, они были хорошие, аккуратные барышни, которые изредка приезжали в Критово. Нам было дано разрешение гулять в огромном парке Александровки, парке английского стиля, с зеркальным огромным прудом, и мы часто пользовались этим разрешением.

Дорога к Неручи лежала через усадьбу Мацневых; в глубине двора виден большой, но некрасивый, дом; лучшим был «проспект», как тогда звали широкую, прямую аллею, тянувшуюся более версты, отделяя парк от леса.

Дальше Александровки была Неручь с её милыми нам жителями, а возле него - Петровское, усадьба Радулович. Чуть дальше жили Угрюмовы: Алексей Алексеевич с женой Анной Дмитриевной Истинской.

Еще дальше - генерал Ушаков с хорошей дочерью Долли. В другую сторону, верст за восемь, было Столбецкое, принадлежавшее Софии Павловне Мацневой, а часть его - Дмитрию Николаевичу Федорову, брату артиста Соловцова, с его женой Ольгой Федоровной Сварчевской. Они имели двух дочерей, Асю и Папа, красивых и милых наших однолеток. Недалеко от них жили Кологривовы - Иван Николаевич с женой, красавицей восточного типа, Надеждой Николаевной  Федоровой, сестрой Соловцова. Они часто бывали в Критове с детьми, нашими сверстниками, Лилей и Колей.

(Читать окончание)

Главная → История Покровского края →☺