«Воспоминания» Н.Д. Полонской-Василенко

о нашем крае во второй половине XIX-начале XX века

Часть XVII

Ванюшка-болгарин

Среднее положение между работниками и господами имел Ванюшка - болгарин. Во время войны (русско-турецкой 1877-1878 г.г.- А.П.), проходя с Казанским драгунским полком через какое-то болгарское село, разрушенное турками, Федор Федорович Мухортов услышал детский плач. Он зашел в разрушенную хату и увидел два трупа - мужчины и женщины - и маленького мальчика, который плакал, сидя между ними. Федя взял его в седло и не разлучался с ним в течение всей кампании. Он усыновил его, и болгарин получил фамилию Мухортова и именовался Иваном Федоровичем. Он занял определённое положение, обожал «дядю» Федю; Федя научил его сам грамоте, но не поднял выше казачка. Интересно, что болгарин, привезенный в Россию, когда ему было 5 лет, сохранил болгарское произношение и так и не научился хорошо говорить по-русски. Позже Федя купил ему усадьбу под Киевом; болгарин женился на украинке. В начале XX века дядя дал ему денег, и он переехал в Америку и оттуда писал Федору Федоровичу трогательные письма.

Именины бабушки

Из отдельных событий, которые запали в память, надо отметить празднование именин бабушки - 26 августа. Подготовка к празднику длилась очень долго. За несколько дней перед праздником приезжала тетя Юля с Катею и Олей, а иногда и с мужем, Анатолием. Все что-то делали; накануне приезжал знаменитый повар из Тетерья, Ипполит, на помощь Александру Ивановичу. Утром, 26-го, приезжали Лилиенфельды с детьми: Наталья Федоровна была тоже именинница. Четверкой белых, словно лебеди, рысаков, приезжали Чиркины и Куприяновы с Неручи; иногда приезжали Радуловичи. Приезжали некоторые из соседей. Мама, тети - Юля и Ната, - в нарядных платьях, шурша накрахмаленными юбками и подхватывая длинные шлейфы, были как-то торжественно хороши. Мы, дети, утром были взволнованы, и няни ничего не могли сделать с нами, тем более, что я была тоже именинница. Мы бегали на бугорок, за конюшней, с которого было видно, когда подъезжали гости; мы заранее по коням «выясняли», кто именно едет, и все неслись навстречу неручанам, которые подхватывали нас в ландо и привозили к крыльцу. Далее для нас было уже не интересно: взрослые сидели в зале, разговаривали о чем-то, а мы с нетерпением ждали обеда. Обед, конечно, тоже не интересовал нас, но мы охотно сидели долгое время, ожидая последнее блюдо, о котором нам уже заранее многое порассказывали. За обедом мы сидели или за большим столом, если взрослых было не очень много, либо по отдельным, «музыкантским». В обоих случаях мы находились под особой опекой Хрисанфа Васильевича, который часто подбегал к нам и угощал нас чем-то необычным, что могло бы случайно пройти мимо нас: то принесет нам сардинки, то икру и т. п. Больше внимания уделял он в такие дни мне - «Наталочке-Полтавочке»,  и я чувствовала себя героиней дня.

Обед. Подавали лакей Матвей в белых перчатках, а казачок Дронич помогал ему. Наконец, последнее: торжественно несет Матвей на большом блюде «гвоздь» обеда - по крайней мере, для нас - большую «башню» пломбира и над ним золотой замок из пережженного сахара.

Печальные дни

Начались печальные дни. Мать часто плакала; приходили чужие люди, выносили мебель, к которым я так привыкла, мамины цветы. В доме стало пусто. Плакала моя няня, которая не могла поехать с нами, потому что не хотела бросать дочь. На фоне этого я хорошо помню день 17-го октября: отец пришел взволнованный; получено было сообщение о покушении на царскую семью в Борках. Целый день звонили во все колокола. Все ушли на улицу, встречать царскую семью. Я помню, как пришел отец и рассказывал, как медленно двигалась открытая коляска, в которой сидели царь с царицей и детьми. Царица держала руку, люди сорвали с руки перчатку и разорвали на куски - на память. Люди подходили, пробиваясь сквозь толпу, к коляске и целовали руку царицы. Это свидетельствует о том, что тогда еще не было «стены» между царем и народом.

В ноябре отец поехал в Киев, а мы почему-то задержались. Провожал нас на вокзал наш Керим, посадил, отправил все вещи и долго после того переписывался с родителями.

Поехали мы в Липовицу. Я помню тяжелый переезд в страшный мороз, с занесенными снегом дорогами. Мы ехали в «возке», тройкой лошадей, «гуськом». Невесело было  в Липовице.  Тогда уже стало ясно, что она быстро идет к упадку. Был уже продан орловский дом; начались сбережения в быту: не было Матвея. Зима проходила печально. Она была исключительно снежная и холодная. На дворе прорыты были глубокие тропинки между «людской», крыльцами дома и погребом. Приезжали из Критово парой или тройкой «гуськом».

Нас, детей, не выпускали на улицу, и мы наверстывали нехватку воздуха и моциона безумной беготней по комнатам. Но и здесь встречали мы препятствия: нам не разрешали бегать по коридору, где было интереснее бегать, и заставляли ограничиваться огромной залой, где нам было уже тесно. А если мы забегали в бабулину спальню, мы видели, как сидит она в своем глубоком кресле и плачет, плачет. Плакала и моя мама, плакала долго, прижимая меня к груди, целовала мои серые глаза и говорила, что они такие же, как у отца.  Конечно, ни я, ни Федя, ни младший, Сережа, не понимали, что происходит на наших глазах, но позже я начала понимать, что это была как раз эпоха семейной разрухи между старыми Мухортовыми и их сыновьями и начало разрушения всего благосостояния Мухортовых.

Зимой, в доме, было труднее спрятать от детей те различные сцены, ссоры между дедом и сыновьями. Мы не понимали слов, но слышали крики, видели, что больше плакала бабушка, плакала мама.

Братья Мухортовы все реже приходили «наверх», редко приходила и Анна Павловна: ей принес «аист» дочь, Олю (позже - жена известного архитектора Алешина), и заботы за ребенком давали основания Анне Павловне не ходить наверх.

 (Продолжение...)

Главная → История Покровского края →☺