История, которую я хочу, читатель, тебе поведать, случилась в славном губернском городе Орле в промежуток между Рождеством и Новым Годом сто с лишним лет тому назад. Именно в этот период рождественских каникул и отпусков орловчане  активно отдыхали. Кроме прочих, одним из любимых  массовых развлекательных мероприятий 1909   года, оказались костюмированные балы - маскарады с ценными призами за лучшие и оригинальные костюмы.

Принцы и богатыри, Красные Шапочки и феи

Все активнее в те годы стали пропагандироваться специальные чисто детские рождественские маскарады. Мальчики наряжались морскими разбойниками, сказочными принцами или русскими богатырями. Девочки были преимущественно принцессами, Красными Шапочками (уже тогда!), феями. Популярны были "народные" мотивы: по бальной зале порхали маленькие цыганочки и индийские или восточные красавицы. Приложение к журналу "Нива" ("Парижские моды") предлагало для юных леди костюмы "в стиле Louis XV", наряды Коломбины, Шахматной Королевы и даже такого удивительного персонажа, как Пьерина (или Пьеретта) - этакого женского варианта Пьеро, а для мальчиков просторный, но изящный костюм маленького клоуна, состоящий из блузы и широких панталон палевого атласа. Не менее живописными были и балы-маскарады с участием  контингента постарше.

Один за другим такие карнавальные мероприятия прошли  в клубе приказчиков,  в Орловском дворянском и Орловском купеческом собраниях, в Бахтина кадетском корпусе и Александровском реальном училище.

С размахом провело, к примеру,  костюмированный бал 28 декабря Орловское купеческое собрание. Вход сюда составлял: для мужчин – 1 рубль, для дам – 60 копеек, но от желающих не было отбоя, поскольку  за лучшие костюмы обещали вручить сразу 12 ценных призов:  золотые мужские и женские часы, два золотых перстня, золотые серьги, брошь, браслет, жетон, булавка, серебряные портсигар, портмоне и  подстаканник.

Последнюю  неделю декабря орловчане развлекались по полной программе – и не забывали читать газеты, журналисты которых выискивали самое интересное в жизни праздного города. Вот такое сообщение появилось в «Орловском вестнике» в те рождественские дни:

«Приключение в духе Декамерона.

Третьего дня полициею 1-ой части была задержана скромная на вид монашенка по подозрению в том, что «случайно» захватила чьи-то 10 рублей. Монашенка была доставлена в участок, где жене городового было предложено обыскать её. Каково же было изумление и ужас жены стража, проводившей обыск, когда тут-то обнаружилось, что пред нею стоит не монашенка, а переодетый в женское монашеское платье …мужчина. По дальнейшем исследовании, задержанная «монашенка» оказалась тульским мещанином Иваном Александровым Дрыкиным. Некоторое время Дрыкин, скрытый под тем же скромным одеянием, под видом спасающейся россиянки, жил в местном женском монастыре. Да, оказывается, туляки выдумали не один только самовар, а пошли в отношении проявления своей изобретательности и дальше».

Свято-Введенский женский монастырь в Орле,

в котором некоторое время жил Дрыкин

А теперь о подробностях,  оставшихся за рамками этого сообщения и  выяснившихся в полицейской части только некоторое время спустя. Прежде всего,  стоит сказать, что в ходе тщательного обыска, сделанного уже после разоблачения Ивана Дрыкина, участковый надзиратель  обнаружил в его  монашеском одеянии и исподнем белье   (перечисляю) не 10, а 120 рублей (трёх-, пяти- и десятирублёвыми ассигнациями), а также золотые мужские и золотые женские часы, серьги, булавку, запонки и массивный портсигар (все эти вещи тоже оказались золотыми) и большую медную кружку для сбора подаяний. Кстати, нательный крест на задержанном  был не скромным деревянным, как положено простым монахам и монашенкам, а тоже золотым.

Ни первый, ни второй  допросы Ивана Дрыкина ни к чему не привели: он упрямо твердил, что это его собственные вещи, доставшиеся по наследству от орловской бабки-купчихи, к которой он и приехал в Орёл.

«Украли, господа!»

На вопрос о монашеском одеянии тульский «умелец» заявил, что это подарок той самой бабушки, родная сестра которой была монахиней Орловского женского монастыря.

Тем временем, пока продолжалось двухдневное разбирательство с Дрыкиным, в полицейскую часть один за другим  явились и оставили заявления: представители Орловских гильдий приказчиков и купцов, секретарь Орловского Дворянского собрания, офицер-воспитатель Бахтина кадетского корпуса и надзиратель Александровского реального училища.

Когда становой пристав 1-ой части прочёл все эти бумаги и переговорил с заявителями, то у него буквально «глаза полезли на лоб». Оказалось, что во всех перечисленных местах и учебных заведениях, в которых проходили костюмированные балы-маскарады, в течение вечера обязательно появлялась скромно одетая монашка, просившая подаяние на нужды женского монастыря.

Разгорячённая танцами и представлениями публика не отказывала в богоугодном деле, и везде «скромница» набирала полную кружку мелочи, а то и ассигнацию кто-нибудь ей бросал. Потом на монашку переставали обращать внимание, продолжая веселиться, а к концу бала, когда народ забирал одежду из гардероба, стали раздаваться то там, то здесь удивлённые и возмущённые крики: «Украли, господа!»

А в Орловском купеческом собрании, где только-то собирались начать процедуру награждения за лучшие маскарадные костюмы, выяснилось, что пропала большая часть приобретённых для победителей ценных призов. Здесь тоже, как и в предыдущих случаях, неподалёку от места происшествия была замечена скромница-монашка.

Иван Дрыкин в роли молитвенницы настолько уверенно себя  чувствовал, что на бале в Александровском реальном училище (пятом по счёту в его маршруте те дни) рискнул поучаствовать даже  в конкурсе костюмов и получил от организаторов  в подарок серебряный подстаканник.

Как монашка надзирателем стала

Становой пристав  Подгорецкий устроил заявителям и мещанину Дрыкину  очную ставку. Для этого он заставил туляка  снова надеть так любимое им монашеское одеяние. Все пятеро представителей пострадавших уверенно сказали, что у них на балу была именно эта скромница-просительница, а когда им представили настоящий облик мошенника, то удивлению приказчика, купца, дворянина, офицера и надзирателя  не было предела.

Вещи, найденные у Дрыкина в ходе обыска, пристав  показал заявителям, и большинство  предметов было ими опознано.

«Ну что, Дрыкин, отправляю тебя завтра на отсидку, пусть там с тобой уже другие разбираются, - сказал усталый, но довольный  Подгорецкий, проводив последнего заявителя, - ты, кажется, проходимец ещё тот!»

Был поздний вечер 31 декабря, когда становой пристав  с чувством выполненного долга отправился домой, где, наконец-то, можно было позволить себе выпить бутылочку пива (крепких напитков Подгорецкий принципиально не признавал).

Семейное новогоднее застолье Подгорецким  удалось в полной мере: посидели, поговорили, поздравили себя, ребятишек и хороших соседей и, умиротворённые, отправились на боковую.

Но около трёх часов пополуночи в дверь дома станового пристава позвонили (новомодный звонок Павел Петрович установил совсем недавно – А.П.). Прибежал со съезжей (это камера для арестованных при полицейской части – А.П.) дежуривший в ту ночь городовой  Кошеверов. Обходя свою территорию, заметил он, что дверь полицейской части открыта. Заглянул, а там…

Что там – увидел через полчаса и Подгорецкий. Дежуривший ночью надзиратель, охранявший Ивана Дрыкина, был найден запертым в камере на его месте, со связанными руками и ногами, с кляпом во рту и только в нательном белье. Как всё произошло – надзиратель Суханов рассказал в подробностях. Оказалось, что Дрыкин, несмотря на тщательный обыск, умудрился где-то на теле спрятать несколько ассигнаций и уговорил надзирателя отметить Новый год (дал и сверх того, что стоит бутылка). А когда Суханов вернулся из трактира и подошёл к решётке, протягивая  руку с вином, то потом сразу же отключился от сильного удара. Очнулся только через час, уже в камере, без одежды, оружия и ключей, доставшихся Дрыкину в качестве трофея вместо отобранного у него ранее.

Куда направился теперь уже не монашенка, а лженадзиратель Дрыкин, орловским  полицейским выяснить не удалось. Информация о сбежавшем арестанте ушла в соседние губернские полицейские управления, но следы артиста-туляка так и затерялись на необозримых российских просторах.

Станового пристава Подгорецкого после этих событий на некоторое время понизили в должности,  и с тех пор он всегда встречал каждый последующий Новый Год только на рабочем месте – в полицейской части, строго следя за своими подчинёнными.

Александр Полынкин