или ночь перед Рождеством близ хутора Калабина

Не думал - не гадал Генерального штаба Российской императорской армии капитан Владимир Мацнев, отправляясь в середине декабря 1845 года в короткий рождественский отпуск, что коренным образом меняет свою судьбу.  Начиналось-то  всё довольно прозаично.

Бог и тётя подарили  Богдановку

Закончив несколько лет назад Императорскую Военную академию, Владимир Мацнев успешно служил при Генштабе. В военных кампаниях участвовать ему не доводилось, поскольку в польскую (1831 года) по причине юного возраста он опоздал, а других на его время пока не выпадало. Впрочем, Владимир Николаевич не особо по этому поводу переживал, благо заняться ему было чем.

Тридцать третий год уже шёл капитану, но ходил он холостым. Имелась у Мацнева невеста, звалась Елизаветой, из знатного рода князей Голицыных, да вот вести разговоры о свадьбе с её родителями капитан стеснялся по причине отсутствия у него хоть какого-то состояния.  От рано скончавшихся родных папеньки и маменьки имений по наследству Владимир Николаевич не получил, да, честно говоря, и перспективы с этим не предвиделось никакой.

Но тут вдруг Бог подарок капитану сделал. Умерла его родная и бездетная тётка Варвара Богданова, и завещала она любимому племяннику  имение её в Ливенском уезде, деревню Богдановку, со всем движимым и недвижимым имуществом.

Вот во время отпуска и собрался капитан Мацнев познакомиться с нежданно свалившимся на его голову наследством, провести, так сказать, ревизию. К тому же, его на Рождество пригласил к себе в гости родственник, муж двоюродной сестры Надежды, Александр Лилиенфельд, имение которого находилось неподалёку от Богдановки.

О том, как Мацнев от Санкт-Петербурга до Ливен добирался, я умолчу. Но скажу, что ехал не торопясь, на собственном возке (крытый зимний экипаж на полозьях – А.П.) и со своим кучером, вольноотпущенным Михайлой Антоновым.

Успел капитан передохнуть на постоялом дворе неподалёку от Ливен, и целый день 24 декабря посвятил потом знакомству с хозяйством доставшегося ему имения. Отчёт управляющего, назначенного ещё покойной тётенькой Варварой, Мацнева не вполне устроил, но, тем не менее, он остался доволен осмотром хозяйственных построек в Богдановке, видом дворовых людей и крестьян (вполне справные, не запуганные, а самостоятельные мужики). Да и сумма годового денежного дохода от имения радостно удивила небогатого капитана.

«Чёрт нас водит…»

Взмыленный от навалившихся хлопот и новых впечатлений, Мацнев о поездке к родственнику вспомнил только к вечеру. Ехать куда-то, на ночь глядя, ему, честно говоря, не очень хотелось. Но, после беседы с управляющим, Владимир Николаевич успокоился, поскольку до неизвестных ему Ломигор от Богдановки было всего 5 вёрст.

Погода стояла тихая, спокойная, с лёгким морозцем. Дорогу, хорошо укатанную и даже утрамбованную многочисленными копытами, капитану и его кучеру показали. Мацнев так расслабился от предстоящего у Лилиенфельдов рождественского сочельника, что даже не стал одеваться потеплее.

Кучер только успел подать голос: «Н-н-но, милай!», как накормленный, застоявшийся и отдохнувший за день конь Буланый резво рванул вперёд. Минут за пятнадцать  он отмахал две версты, когда на ясном небе показалась первая звезда.  Владимир Николаевич стал уже представлять себе накрытый родственником стол с сочнями (пирогами с начинкой из гороха, гречки, чечевицы, капусты), с кутьёй (поминальное блюдо наподобие пшеничной или рисовой каши с мёдом, изюмом, щедро сдобренное конопляным маслом). И Мацнев, плотно покушав, запивает всё это богатство взваром (компотом из сушёных фруктов).

Но тут сладостные мечты капитана Генштаба о разговении после долгого поста прервал внезапно налетевший ветер, нагнавший снеговые тучи, из которых снег даже не пошёл, а буквально повалил целыми лепёшками. Стало не видно не только звёзд на небе, но и дороги: её заметало на глазах. Мацнев толкнул кучера: «Гони быстрее!» Но слуге уже и так было ясно: надо спешить. Пока ещё можно было ехать быстро, Буланый «рвался из всех сил и сухожилий».

Однако прошло полчаса, а признаков населённого пункта или жилья не появилось. Мало того, Антонов вдруг испуганно прокричал сквозь бушевавшую метель: «Барин! Барин! Да нас чёрт водит!»

Мацнев не сразу понял своего кучера, а тот объяснил, что Буланый уже трижды за эти полчаса к одному и тому же месту возвращается – к упавшей у обочины дороги раздвоенной сосне. Значит, кружит их здесь сам чёрт, «не хочет он, чтобы мы из метели к Рождеству попали,  заморозить пытается».

Хотел было разозлиться на своего слугу капитан, да в этот момент конь и вовсе остановился, застряв по брюхо в сугробе. И как ни пытался Антонов Буланого понукать и даже бить кнутом, толку из этого не вышло.

Что случилось дальше, капитан Мацнев потом описал в своём обращении в Ливенский земский суд: «…Все средства к отысканию способа выехать на дорогу или прибиться к какому жилью оказались тщетными, я решился стоять на месте с лошадью, которая утопла в глубине снега, а кучера послал искать спасения, коего определения зависело от одного Бога. Около двух часов оставался я уже один, оклики кучера не стали мне слышны, я приходил в отчаяние, имея притом лёгкую одежду…».

Прекрасная Аксинья и Гоголь

И вот когда капитан уже почти потерял надежду выбраться из снежного плена, но отчаянно, онемевшими губами, продолжал молиться, обращаясь к Богородице и Спасителю, спасение пришло.

Однодворец села Крутого Елецкого уезда Дмитрий Лыков, управлявший хозяйством елецкого I гильдии купца Калабина на его хуторе,  возвращался   из Ливен  на этот самый хутор. Ехал он с тремя своими работниками и собственной дочерью – девицей Аксиньей (упросила она отца взять её в Ливны на базар, подарочек ей батюшка обещал к Рождеству, а она сама себе хотела его выбрать). В начавшейся метели спешил Лыков с попутчиками побыстрее до тёплого дома добраться, дорогу они и в темноте хорошо различали. Но так бы и проехали мимо уже полностью заметённого капитана Мацнева и его лошади (они, оказывается, в овраг свалились), да Аксинья вдруг закричала: «Батюшка, батюшка, остановитесь! Там кто-то есть!»

Откопали уже почти окоченевшего Мацнева Лыков и его работники, вытащили на себе и на  хутор доставили. Заставили капитана выпить чего-то горького и горячего, укутали его в тулуп и на русскую печь положили.

Отогрелся Мацнев и проспал весь сочельник. Проснулся утром, на Рождество, мокрый от пота, но совершенно здоровый. Его кучера Антонова с лошадью тоже спасли Лыков с помощниками и сюда же доставили.

Перед тем, как отправить капитана в дальнейший путь, Дмитрий Андреевич Лыков усадил спасённого гостя за стол и угостил его от души – «на всю катушку». Блюда на стол ставила и ухаживала за Мацневым Аксинья. «Вот, барин, если б не она, мы бы тебя и не заметили бы. Сгинул бы ты в овраге», - сказал, между рюмками и закусками, Лыков.

И тут капитан Генштаба первый раз взглянул на свою спасительницу. Взглянул и почувствовал, что пропал. Был он мужчина видный, статный, с пышными усами и пронизывающим взглядом, всегда знал, что нравится женщинам. Собственно, свою невесту, Елизавету Голицину,  не он выбрал, а она его. А тут Мацнев растерялся и не знал, что сказать и как действовать.

В общем, быстро-быстро он собрался и к родственнику помчался. Погостил у Александра Лилиенфельда и своей двоюродной сестрицы, Рождество отметил на славу, но  с удивлением обнаружил, что про красавицу Аксинью Лыкову думает постоянно.

Возвращаясь к себе в Богдановку, заехал Мацнев – как бы попутно – на хутор Калабина. Поблагодарил ещё раз Лыковых за своё спасение, спросил Аксинью, не хочет ли чего в подарок. Порозовевшая и ещё более прекрасная Аксинья вдруг спросила: «Барин, а ты не читал писателя Гоголя – «Ночь перед Рождеством?»

Капитан от удивления едва не поперхнулся. На глухом хуторе в тысяче вёрст от столицы деревенская девица спрашивает его о Гоголе, да ещё об очень популярной в Петербурге повести!

«Читал, конечно. А что, ты тоже, как Оксана, черевички хочешь от царицы?» - он спросил это с лёгким сарказмом, почти уверенный в ответе. «Нет, барин, черевички мне не нужны. А вот книжку Гоголя почитать! Читать я умею! А про чёрта, ведьму, кузнеца Вакулу и Оксану мне в Ливнах на базаре рассказали».

Владимиру Николаевичу стало неудобно: «Хорошо, обещаю!»

«Да, барин!»

Уехал он после Нового года в Санкт-Петербург, очень надеясь забыть как саму историю, так и Аксинью. Хотел было навестить однажды невесту, но почувствовал, что не надобно этого ему. Как отрезало!

Зато сны стали сниться капитану Генштаба чудные: то Аксинья в черевичках с золотым шитьём, то кузнец Вакула на метле, то чёрт, который ведёт под уздцы его коня Буланого куда-то в глухую чащобу. В общем, чёрт-те что!

Понял Мацнев, что спасать свою душу надо. Для начала отправил «Объявление» Министру внутренних дел, в котором просил, описав случившиеся с ним события,  «наградить Дмитрия Андреева Лыкова за человеколюбивый подвиг».

Не дожидаясь ответа и взяв очередной «отпуск от начальства», отправился капитан в Ливенский уезд, добрался на хутор Калабина и вручил Аксинье Лыковой  купленную им книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки». Как сияла девушка в ту минуту, - и не описать. Тут Мацнев понял окончательно, что другого выхода нет и, робея, краснея и запинаясь, спросил: «Аксинья, замуж за меня пойдёшь?»

Она ответила не сразу, потому что справлялась с сильнейшим волнением, краска брызнула на щёки, ставшие прекрасно-пунцовыми, и тихо, прерывисто: «Да, барин!»

И капитан Генерального штаба понял тогда, что такое счастье. Он возвратился в Санкт-Петербург и написал рапорт об увольнении с военной службы по семейным обстоятельствам.

Молодые поселились  в Богдановке и жили в любви и согласии много лет, родив и воспитав девятерых деток. Один из их потомков и рассказал мне красивую семейную историю, передающуюся из поколения в поколение вот уже полтора века.

Косвенное подтверждение этому я нашёл в документах 580 фонда Государственного архива Орловской области…

Александр Полынкин