Так получилось, что в  дни перед юбилеем 25-летия вывода наших войск из Афганистана в областных  изданиях появились статьи и очерки не только об участниках афганских событий,  но и наших ребятах, воевавших на Северном Кавказе. Среди них было много и наших  земляков-покровчан (точное их число ещё предстоит выяснить). А вот  погибших среди них – столько же, как и среди  «афганцев», - четверо.
    Об одном из них, а  если точнее, о всей  большой семье Смирновых  – проникновенно-душевный рассказ Сергея Заруднева, опубликованный «Красной  строкой».   Прочти его, читатель. Я дополнил повествование  фотографиями, сделанными в селе Никольское и деревне Кромской, где нашёл  последний приют Константин Смирнов
    (Александр  Полынкин)
    Эй, пастух, подожди!  Я с тобой!
  Судьба  орловской семьи Смирновых, которая, в общем-то, родом из Амурской области, а  если точнее — из Нижнего Тагила, а если еще покопаться в истории, то и на Урал  русские люди не сразу дошли, — как история всей нашей страны. Жили люди — не  тужили, не особенно задумывались о будущем, поскольку абсолютно в нем были  уверены и перемещались по пространствам Родины свободно, как в нормальной  стране и должно происходить — не просто свободно, а совершенно бесшабашно:  сегодня — в Тагиле, завтра — на Амуре, Китай видать, послезавтра, глядишь — уже  в Орловской области, потому что... так захотелось или так сложилась судьба.
  В общем, жили на том самом Урале, через дорогу друг от друга, в одном  населенном пункте обычная девочка Тамара и обычный же мальчишка Саша. Так  дружили они друг с другом, что вместе и фантазировали. «У меня, когда вырасту,  будет пять детей», — намечала планы Тамара. «У меня — тоже!» — не отставал  Саша. Вы не поверите, но когда они поженились (иначе чего бы я о них со слов  «судьба» и «семья» начал рассказывать), когда начали плодиться, как положено, и  размножаться, у них в итоге оказалось не пять, как мечталось в детстве, а  десять детей! Пять да пять... Жизнь была, как в сказке, и даже еще веселее. Не  боялись люди жить.
  А любовь была такая, что первого своего — Сережку — фантазерка Тамара из  Нижнего Тагила родила в восемнадцать. А потом одного за другим — Танюшку,  Сашку, Наталью, Максима, Илью. Когда многодетной Тамаре исполнилось всего 24,  замечательных и желанных деток у молодой пары было уже шестеро — я их  перечислил. И глава семьи сказал: «Надоело жить с родителями рядом! Давай на  Амур махнем!». А чего? И махнули. Делать это тогда — в 70-х — начале 80-х —  было проще простого. Государство расселяло народ всюду, где государству требовались  рабочие руки, где требовалось присутствие русского человека.
  На Амуре родились Костик, Катя, Алексей и Ольга. И стало юных Смирновых десять,  с папой и мамой — двенадцать. Свой дом, свое хозяйство — две лошади, две  коровы, живность поменьше и перечислять не будем. Удивительная природа, много  работы и очень хороший заработок. Глава семейства — на все руки мастер — и  сварщик, и тракторист, и печник, и шорник (делал такие седла, плел такие  плетки, что загляденье!). Тамара — воспитатель в детском саду.
  Но начали стареть родители, все чаще звали к себе. Для понимания дальнейших  событий, нового поворота в судьбе Смирновых все же стоило пожить в Советском  Союзе! Иначе просто трудно, а для многих — и вовсе невозможно понять, как это  семья в двенадцать человек с детьми (младшему — всего год) плюнула на свой  налаженный быт, снялась с насиженного места и в один миг, безбоязненно, как все  делала и прежде, поднялась и перенеслась… поближе к родителям.
  Насколько близко? Чтобы оценить масштабы передвижения, чтобы правильно понять,  что такое «близко», нужно иметь под рукой карту Советского Союза. Карта России  тоже подойдет. Смирновы переехали под Орел…
  — А чего? — даже сегодня удивляется Тамара Михайловна, не утратившая прежних  представлений о географии; сложившихся, под влиянием, прежде всего, прежних  экономических возможностей...
  Ныне и Брянск для многих — не ближний свет, поскольку каждую копейку считать  нужно. А тогда — какие проблемы? Нижний Тагил, говорите? Далеко от Орла? Да вы  что! Посмотрите на карту! Далеко — это от реки Амур, от Дальнего Востока это  далеко. А от Орла до Нижнего Тагила — всего ничего и совсем недорого — 96  рублей билет на самолет, 64 — на поезд.
  Начиналась новая эпоха в жизни семьи Смирновых и заканчивалась старая —  налаженная и спокойная — в жизни Совет­ского Союза. Конец восьмидесятых. А в  Орел смирновский табор зарулил, потому что Федор — брат главы семейства  Александра, обосновавшийся в Никольском, что в Покровском районе, — позвал.  Смирновы были в раздумье, куда двинуть, чтобы поближе к родителям, а тот письмо  прислал: «Давайте сюда! Школа рядом — десятилетка, баня в деревне, и  поликлиника есть, и все на свете». Рванули, поверив на слово, даже не разведав.  Страна, повторюсь, еще была прежней, той, в которой были возможны сказки, хотя  и она уже клонилась к закату.
  Приехали — за голову взялись. «По сравнению с жизнью в Амурской области, —  вспоминает Тамара Михайловна, — ночь и день». Ночь — это село Никольское.  Бедновато жила орловская глубинка по сравнению с амурскими просторами. Там  Александр — глава семейства — зарабатывал больше тысячи в месяц — огромные  деньги, а в Никольском, на новой родине, колхозный сварщик получил оклад в 105  рублей. Но ничего, навыки прежние, руки и голова — на месте. Через год уже  крепко стояли на ногах. Да и на Орловщине тогда строили быстро. В июле  приехали, в начале августа забили в землю первые колышки, в октябре вселились в  новый дом. Пусть и щитовой, но свой. Седьмой ребенок — Костя — пошел в  Никольском в первый класс...
  А затем начались 90-е. Совсем другая история. Не без проблем, но росли дети.  Вдруг захворала стойкая и крепкая Тамара Михайловна.
  — Кате тогда было 15, я так похудела, что весила, как она, и выглядела, как подросток,  — вспоминает Женщина.
  Тамара Михайловна лежала пластом и тихо угасала.
  — Придет фельдшер, сделает укол — сплю...
  На «скорой» ее отвезли из деревни в Покровское, в районную больницу, откуда  через некоторое время выписали... с температурой под сорок. Врач сказал, что не  понимает причины болезни и ничего не может сделать. Дочь привезла ее в деревню  на попутке.
  А на Урале — родня. Тамара Михаловна собралась с силами и отправила сестре  письмо.
  — Она у меня в Свердловске жила, кандидат медицинских наук. Профессора, врачи —  все знакомые.
  Сестра посоветовала немедленно приезжать. А с кем поедешь? Взрослым деньги  зарабатывать надо, картошку выкапывать...
  — Ма, давай я с тобой поеду, — предложил только что окончивший школу Костя.
  Поехали.
  — А в областную больницу, в Орел, меня почему-то не положили, — спокойно  рассказывает Тамара Михайловна. — В Сверд­ловске профессор даже раздевать не  стал. «Все понятно», — говорит. Потом поглядел снимки, которые в Покровском  делали. «Что за коновалы вас лечили?» — спрашивает. Так мне было стыдно...
  А чего стыдиться? Районная медицина. С профессорами там всегда было туго. Или  стало так — с качеством медицинского обслуживания и отношением к людям — только  в 90-е? Началось и продолжилось. И не только в медицине?
  Положили бывшую уральскую жительницу в Свердловске на операцию и быстро ее  сделали. Хирург в палату заходит: «Рыбку любишь?» — спрашивает. «Да», — честно,  едва шевеля губами, отвечает только что прооперированная Тамара Михайловна. «Ну  так получи!» — говорит тот и протягивает ей недавно извлеченную из ее кишок  рыбью кость — немаленькую такую, едва не с палец длиной. Проглотила когда-то  больная эту кость, в кишках та и задержалась, в них воткнувшись. Пока ее вместе  с огромным количеством гноя и частью кишечника не удалили. Такая вот история  обратного движения из Орловщины на Урал с рыбьей костью, проглоченной в д.  Николькое Покровского района.
  С полгода приходила с себя, восстанавливала силы. Костя был ее сиделкой, кормил  с ложечки, водил под руки до подоконника — чтобы ухватиться и постоять рядом,  подышать свежим воздухом. Ночевал в коридоре...
  А в Никольском стряслась беда — сгорел их дом, и в огне погибли два малыша,  внуки Тамары Михайловны, дети ее Татьяны и Натальи. Взрослых дома никого не  было, работали. А тринадцатилетний Алексей сделать ничего не успел. Короткое  замыкание, дом щитовой, сгорел быстро, как спичка. И стоял вдали от соседей, у  фермы.
  Тамаре Михайловне рассказали о беде уже в Никольском — психологи посоветовали  так сделать. Прежде попросили спирта выпить, развели его водой.
  — А я не знала, за какой конец и рюмку-то держать…
  Двухтысячные. Нулевые, как их еще в современной российской традиции называют —  как новая точка отсчета, новый шанс подняться из руин и начать отстраивать то,  что было разрушено.
  Костя служит. В Армавире, спецназ.
  «... Сегодня 24 июля, скоро месяц, как я в армии. У меня все хорошо,  жив-здоров, чего и вам желаю. Кормят здесь хорошо, даже отлично, как на  курорте, даже фрукты дают на обед. Зато нагрузки такие, что вы даже не  поверите. Я бы и сам ни за что не подумал, что смогу, например, отжаться 200  раз или подтянуться раз 30, пробежать 10 километров. и т. д. А, оказывается,  могу. Прошел почти месяц, и я уже не отличаюсь от тех солдат, до которых мне  казалось, еще далеко. Нет, ростом я остался таким же — самым маленьким в  отряде. Меня здесь так и зовут «Малыш».
  Да, забыл похвастаться. Из Орла нас привезли 23 человека, в отряде осталось 8,  а в группе спецназа я остался один, потому что сразу же, с первого раза  пробежал марш-бросок (8 км) и победил в двух спаррингах т. е. в рукопашном бою.
  Вы не смотрите на эти расплывы, это не слезы, а пот капает с носа…».
  Прошло еще время, и Костя написал, что познакомился в Армавире с удивительной  девушкой. Зовут Лена, в июне 2001-го звал на свадьбу. Туда же, в Армавир. Быстр  и решителен настоящий боец войск специального назначения!
  В феврале 2001-го он приехал в отпуск в Никольское. А в мае того же года, 12  числа, в результате подрыва фугасного заряда погиб Костя под чеченским селением  Алерой. И стало в некогда счастливой семье Смирновых девять детей. А может, и  нет. Потому что Лена — девушка из Армавира, Костина невеста, так и не ставшая  его женой, до сих пор, и сегодня, называет Костину маму — Тамару Михайловну —  «мамой».
  А у Тамары Михайловны — после того, как были выплаканы слезы, начался новый,  поразительный этап жизни. Это тоже — отличительная черта нашего времени, особая  такая характеристика нынешней и недавней истории. Расцвечивает тусклыми  красками и наполняет особыми запахами этот период истории особый, ни с чем не  сравнимый чиновничий мир — корпорация, в которой непостижимым и несправедливым  образом главенствовать стали беспринципные приспособленцы, трусливые и  корыстные хамы, вошедшие непонятно как в такую силу, что нормальных людей —  совестливых и ответственных — в этой корпорации не всегда удается разглядеть.
  Начала Тамара Михайловна думать, как выбираться из своего погорельского  положения. Со дня Костиной гибели — три года как, а своего жилья у его матери  по-прежнему нет, в чужом ютится.
  Матери погибшего солдата положено. Ну да... Присмотрели ей один домик... рядом  с кладбищем. Поблагодарила. Сказала, что со временем сама туда без посторонней  помощи переедет. Нашли другой — хороший, в хорошем месте. У той же  администрации, которая его подыскала, не оказалось денег на покупку. Военкомат  подключился. Подыскали что-то в Дросково. Дети стали убеждать: «Соглашайся,  мама. Пусть хоть что-то у тебя будет, а мы сами себе заработаем». «Правильно! —  поддержали сильных детей в отделе соцзащиты Покровского района. — Сами  заработают». Приехала Тамара Михайловна через два дня «за квартирой», а ее  администрация уже для кого-то из своих выкупила.
  Вернулась в свою — не свою деревенскую комнатушку, села и тупо, безучастно  стала в экран телевизора смотреть. А там рассказывают про какую-то женщину,  которая письмо Путину написала… Взяла Тамара Михайловна ручку и бумагу.
  Через десять дней — звонок из Орла: «Приезжайте квартиру смотреть». «А вы в  каком кошельке деньги считаете? — передает диалог мать-героиня. — Мне в районе  жилье не смогли купить. В Орле дороже». «Приезжайте».
  Письмо до Путина, думает Тамара Михайловна, не дошло. Скорее всего, оно за  пределы Орловской области и не вышло — слишком скорой оказалась реакция.
  — Показали мне двухкомнатную квартиру на Маринченко, в доме, в котором я сейчас  и живу...
  9 февраля, в Костин день рождения, когда все дети (братья и сестры) были на его  могиле, Татьяне Михайловне велели явиться за ключам от квартиры. Она явилась.  Увидела бумагу с надписью: «Смирнова. Ключи не выдавать». Что-то там в  документах напутали.
  — Дети в Никольском Костю поминали, а я сидела в троллейбусе и слезами  обливалась — и на могилку не поехала, и в квартиру не пустили…
  Но вселилась. А ордер? «А ордер, — объяснили ей чуткие чиновники (не будем  называть конкретных людей, поскольку некоторых из них уже нет), — сами  добывайте».
  Ордер не выдавали год. Ход подсказал сосед-военный (армии в наше время, в этот,  описываемый период российской истории, приходилось не только Родину, но и себя  защищать): «Идите в администрацию и добивайтесь». Пошла.
  — Давайте документы... Надо составить ходатайство.
  — Почему я должна его составлять?
  — Потому.
  Отправили в Покровское. Привезла ходатайство.
  — Ходатайство неправильно составлено
  Господи... Назад, в Покровское.
  — А когда начала заниматься приватизацией, — невесело улыбнулась рассказчица, —  совсем смешно стало.
  Трое не оперившихся еще детей, Татьяна — одинокая мать. «Не дай Бог, что-то со  мной случится, что с детьми будет?» — обычные, понятные родительские мысли и  рассуждения. Начала Тамара Михайловна узнавать, что нужно сделать, чтобы  квартиру, которую ей за Костю дали, приватизировать. Идите, ответили ей, по таким-то  и таким адресам. Пошла.
  — А нету такой квартиры, — отвечали ей. Не значится ни в каком реестре. Поэтому  и приватизировать вы ее не можете. Как можно приватизировать то, чего по  документам нет?
  Тамара Михайловна до главного архитектора дошла, чтобы выяснить, кто дом на  Маринченко сдавал и кто его принял. И... так и не выяснила.
  Конец первого десятилетия нового века. Матерей погибших солдат чествуют в  воинской части на Соляном.
  — А теперь, если есть вопросы, спрашивайте, — обратился хороший, по-видимому,  человек из чиновничьей корпорации к матерям. — Если есть проблемы, поможем  решить.
  — Проблемы есть, — рискнула Тамара Михайловна. — Но в один вопрос не вместишь.
  Встретились на следующий день, впустили на прием вне очереди. Тамара Михайловна  говорила два часа. Тот не перебивал, только время от времени вставал с места и  ходил вокруг стола, потирая лоб. Затем сказал: «Я догадываюсь, кто занимался  вашими делами. Но уже поздно, поезд ушел и я не знаю, как вам помочь».  Предложил: «Хотите, выделим вашей семье землю?». Мать посоветовалась с детьми.  Те сказали: «Соглашайся». Землю в Покровском районе выделили.
  А история с квартирой решилась еще проще, только времени больше отняла.
  — У Кати друг в Чечне служил. Он, когда про все услышал, посоветовал обратиться  в военную прокуратуру. Я так и сделала. Там мне рассказали, что конкретно нужно  сделать, какие бумаги собрать. Собрала, а затем, по их же совету, обратилась в  суд.
  Тут Тамара Михайловна помолчала.
  — Семь лет я занималась этой приватизацией, думала, что конца-краю мытарствам  не будет. А на заседании судья вышел и сказал: «Квартира ваша». И всё! Добавил  только: «Ее вам сразу должны были передать в собственность».
  За несколько дней до моего прихода в квартире у Тамары Михайловны поминали,  вспоминали Костю — в его день рождения. Собрались дети, говорили про седьмого  ребенка в семье, своего 20-летнего братика, до утра... Про то, как малышом с  открытом ртом и круглыми, восхищенными глазами он смотрел на коров... Как лепил  из пластилина табуны лошадей. Как, пятилетний, услышав разговор про обучение  старших, спросил: «А пастуходное училище есть? Я на пастуха хочу поступить  учиться». Как в шестом или седьмом классе, после летней подработки в колхозе, в  то смутное, как сейчас принято говорить, время, когда денег в хозяйстве почти  не видели, а за работу с крестьянами расплачивались то маслом, то сгущенкой,  Костя пришел домой и, переминаясь с ноги на ногу, спросил: «Ма, ты меня ругать  не будешь?». «А что?» — поинтересовалась та на всякий случай. «Можно я плату  возьму не маслом, не сгущенкой, а жеребенком?».
  Разве можно было отказать в такой просьбе мальчишке, который в четыре года уже  ездил верхом, а в пять мечтал о «пастуходном училище»? За жеребенка — «девочку»  Стрелку — у отца немного удержали из зарплаты... А Стрелка стараниями Кости  выросла в красивую «коняшку».
  ...У Тамары Михайловны 19 внуков и одна правнучка. Поразительно — эта женщина  помнит дни рождения всех своих зятей, невесток и всей их малышни. Дети живут  трудно и честно. Кузнецы, электрики, шоферы, художники, хореографы, учителя,  воспитатели. Не всем удалось работать по профессии. И не у всех есть свое  жилье. Но никто из них из Орловской области не уехал. А ведь звала родня на  Урал, где «проблем поменьше». Все остались. Может быть, и потому, что здесь  навсегда остался Костя?
  А Лена — его невеста — семь лет после Костиной гибели оставалась одна. Все  время переписывалась и разговаривала по скайпу (новые веяния, новые технологии)  с Тамарой Михайловной — своей несостоявшейся свекровью. И только через семь лет  попросила (буквально): «Мамочка, можно я выйду за муж?». Да кто ее, эту  замечательную девчонку, удерживал? Кто, кроме не менее замечательного Кости?  Тамара Михайловна была у Лены в гостях, в Армавире. Там все хорошо. У Лены —  двое детей. Однажды позвонила Тамаре Михайловне: «Сплю, вдруг Костя во сне:  «Вставай, дети плачут».
  Это история про светлых и работящих людей, тех, на которых держится страна; про  любовь, верность, житейские проблемы и то, что эти люди пока лучше своего  государства. Может быть, начнется другая эпоха, и государство начнет возвращать  долги? Иначе — во имя чего погиб Костя?
  — Эй, пастух, подожди! Я с тобой!..

  Могила  Константина Смирнова на кладбище в д.Кромской

  Супруги Смирновы у памятника  воинам-интернационалистам в п.Покровское, где на левой нижней плите выбито имя их  сына, Константина Смирнова  (2 августа  2010 года)
 

Сергей ЗАРУДНЕВ.
  (Красная строка, 14 февраля 2014 года)