Смотри начало

Часть вторая – здесь

Часть третья – тут

Часть четвёртая – вот она

Глава пятая.

Революция

         Февральский переворот не был для семьи неожиданностью. В газетах и журналах печатались вести о заседаниях Думы, споры и смелые суждения оттуда, хотя и смутно, доходили и до нашего глухого городка. С лета 16г. было очень много известий о неудачах в войне, огромных потерях, о безоружности Русской Армии, сидящей в окопах.

От февраля до октября 1917-ого

В разговорах папы со Старковым, обсуждавших вечерами события, мы, дети, слышали слова об измене, о злой роли царицы-немки. Появилась новая зловещая фигура – Распутин. Обо всем, происходящем на фронтах и в Петербурге, мы имели хотя и смутное, но тревожащее, волнующее представление.

         Убийство Распутина сразу стало известно у нас, и обсуждение его роли и поступка русских патриотов с ним заставляло ожидать еще чего-то, значительного.

         О февральских событиях и отречении царя сначала были смутные слухи, потом обо всем рассказали «Русские ведомости», которые и мы, старшие дети, понемногу глядели.

         В гимназии был взрыв восторга, отменили Закон Божий, молитвы, хождение в церковь на царские дни. Запомнилась первая первомайская демонстрация. Толпа молодежи, школьников с красными бантами, «Отречемся от старого мира» и «Вы жертвою пали». Мало я понимала в бурных событиях, но помню ощущение праздничного подъема, воодушевления.

         Но было это недолго. Узнали о беспорядках в Петербурге, о развале армии, о погромах усадеб и дворцов; и я почему-то в летние месяцы 17 г. всего стала бояться.

         Но в доме у нас и в городе было оживление. Вернулся из Баку дядя Ваня, стал каким-то руководителем, кажется, земельным комиссаром. Вернулся из Италии писатель Иван Вольнов, вокруг них собрались единомышленники, помню нескольких культурных крестьян.

         Нас, гимназисток, привлекли к общественной работе. Сначала была учетная работа со списками крестьянских хозяйств в уезде. Мы делали какую-то картотеку, работали за большими столами во дворе управы. Потом помогали составлять перепись населения к Учредительному собранию и, позже, разносили списки кандидатов в Учредительное собрание по домам. Помнится, каждая партия давала свой список. В Малоархангельске самыми активными были эсеры; большевики, пока, не были слышны (пролетариата у нас не было). Лето было деятельное, но какое-то тревожное, больше всего пугал нас развал фронтов, поражения в войне.

«Топили соломой, лузгой от гречи, торфом»

         Никаких воспоминаний об октябрьском перевороте не осталось. Никаких переживаний не помню. Все продукты сразу исчезли, лавки закрылись, деятели от Временного правительства куда-то сразу пропали, но появились какие-то темные личности, называвшие себя большевиками. Про первых комиссаров говорили с оглядкой: тот был лакеем у кн.Куракиной, тот – приказчиком в магазине. Высветилась грозная личность – Холодков, который  (не знаю, в какой должности) реквизировал дома, магазины, сажал в тюрьму, гнал «буржуев» на трудповинность.

         Нашу семью не притесняли. Отобрали сначала флигель, в котором поселился комиссар Ченцов, кажется, из рабочих. Тихий человек, с маленькой семьей. Он нас не обижал. Ощутимо было исчезновение продуктов, хлеба, топлива, всякой промышленной продукции. Все прикрылось. С топливом плохо было уже в 15-16 г.г., перестали возить в город дрова. Мы топили соломой; года 2-3, пока сеяли свою гречиху, лузгой от гречи. Папа заказал кустарю какое-то приспособление по устью трубки, через которое сыпали лузгу. Как красиво, золотом, она горела. Весело было. А летом 17г. горожанам выделили участки копать торф своими силами. Тяжелый это был труд, вручную. Копали папа и дядя Ваня, а мы носили на носилках тяжелые мокрые глыбы и ставили их в клетки на ветерке. В первое лето ушло на копку не меньше двух недель, а потом несколько раз перекладывали в конуса – сушили.

Лопаты для копки торфа

Торфяные брикеты после сушки

         Мы, дети, в первый год отнеслись к этому как к празднику, хотя и тяжелому. Начали с того, что отнесли старый самовар к папиному прихожанину, жившему в последнем доме при выходе из города. Ежедневно вся семья: папа, дядя Ваня, тетя Анна Ильинична, Маруся, Сима и я, а иногда и Катя, шли через весь город с узелками провизии, заходили за самоваром и спускались к болотам. На делянке надо было сначала снять толстый слой мокрой земли, потом торф резцом делился на крупные клетки, и начиналась тяжелая работа. Узкой специальной лопатой подрезался каждый комок и выбрасывался, истекающий болотной жижей. Чем глубже уходили в делянку, с каждым новым рядом выбрасывать было все труднее: выше, да и комья все мокрее были. Дети на носилках относили торф на сухое место, без отдыха до обеда. В обед появлялась мама с котелком гречневой каши и кубаном кипяченого молока, иногда с картошечкой. У нас уже кипел самовар, и час-два отдыха вокруг него были очень приятны, за доброй беседой и обсуждением планов работы. Уходили домой уже на закате солнца, усталые, довольные. Так было летом 1917 г.

         Но в последующие годы папе приходилось нанимать мужичка с Подгородней. А после смерти папы еще года 3-4 тот же Тихон в одиночку копал, а сестры, тетя Анна Ильинична (кто после службы, а кто с самого утра) тягали тяжелые носилки.

         Торфом топил весь город, деревня, и стоял осень-зиму тяжелый запах от недосушенного топлива. Он слышен был уже на станции, когда я  в 23-30 годы приезжала домой.

«Исчезли мыло, спички, керосин, питались скудно…»

         Исчезло с зимы 17 г. мыло. А началась уже эпидемия сыпняка, катила с фронта по всем дорогам.

         Мы стирали постоянно. Белье постепенно установилось в семье из деревенской холстины (бельевой материал, да и всякие ткани исчезли). Хорошо стирался холст белой глиной, какой-то лесной травкой «гусиное мыло». Но главное спасение было в щелоке, который в огромном чугуне наваривался на древесной золе.

         Спички исчезли начисто. Сберегали в печах кучки тлеющего торфа, чтоб утром выгрести на загнетку и вздуть огонек. Если сохранить огонь не удалось (и часто), приходилось кланяться соседям. Керосину не было лет 5-6. Даже пятилинейную лампу нечем было зажечь. Если мама где-нибудь бутылочку достанет, то бережет к празднику. По вечерам дети садились учить уроки вокруг большого стола, и против каждого стояла своя коптилка – блюдечко с конопляным маслом, в котором чадил скрученный из ваты фитилек. Одно время – в 17-19 г.г. (у нас еще жили девочки Синюхины), поступившие в гимназию, и нас вокруг стола усаживалось 6-7 человек со своей коптилкой каждый. По утрам вставали с черными косами.

         Питались скудно. Хлеб давали по карточкам, плохой, овсяный. Нам в школе на перемене, правда, выдавали по большому куску ржаного и по конфете. Но было это недолго. Как-то маме удавалось выменивать на холсты или вещи в деревне или у знакомых купчих муку и пшено. И пшенный кулеш составлял наш ежедневный обед лет пять-шесть неизменно. Потом мама держала на квартире мальчиков из деревень, и они платили пшеном, картошкой, конопляным маслом. Так скудно жили, но были сыты.

Общественная жизнь в Малоархангельске

в первые годы советской власти

         Дядя Ваня уехал навсегда из Малоархангельска. Он потихоньку спасся в Ивоте, бывшем заводском мальцовском поселке, где он учительствовал еще до 1905г. и где у него сохранились друзья. Приехала из Москвы тетя Аня Троицкая и поселилась у нас до 1923г. Она работала в детском доме с беспризорниками, которые были привезены из разных мест в наш городок. Работа была безумно трудная, хотя детдом и был небольшим, но Аня никогда не жаловалась. А в детдоме ее любили.

         Маруся окончила гимназию и год или полтора учительствовала в с.Верхосенье, но что-то ей там не пожилось. Она устроилась в городе, в учреждение, называемое упродком. Я вспомнила: до упродкома она еще организовала так называемые «ясли» для всякого возраста дошкольников. Долго они не существовали, кормить было нечем. Но помню, как они ходили на прогулку с песней на революционный мотив: «Долго нас дома держали…сад наш нам дорог и мил».

         Учиться стало неинтересно. Учителя были непостоянные, какие-то недоучившиеся студенты, то появлялись, то исчезали. Так, химию мы начинали изучать три раза, но дальше статьи «Три состояния вещества» не суждено было уйти. В физике мы, кажется, ограничились одним разделом «Динамика». Но эту науку я самостоятельно по прекрасному учебнику Краевича впоследствии изучила. Языки перестали преподавать, бывшая начальница гимназии скоро уехала в Москву. В школе было холодно и темно. Девчонки как умели себя развлекали. Устраивали сами (с помощью богатой купчихи-матери) себе елку, какие-то вечеринки, для которых пекли торты из молотого пшена на сахарине, и на нем же лепили какие-то бомбежки-картошки из жареной ржаной муки. В 19-20 г. (кажется) начались уже занятия в 2 смены.

         Большое оживление в жизнь молодежи внесла организация в городе реального училища. Съехались гимназисты и реалисты старших классов, которые обучались до этого в других городах. Помнится, что для них созданы были только 3 старших класса реального, а подростки до 21-22 г. по-прежнему учились в высшем начальном. 

         Дом Рутценов, в котором помещался раньше госпиталь, был отдан под реальное училище, а раненые в Гражданскую войну в наш город не поступали.

         Вообще, об образовании забота была. Все хвалили комиссара по просвещению Францева, из политкаторжан. Открылась городская  библиотека в реквизированном частном аптекарском магазине, она просуществовала десятки лет. Кооператоры, которых не притесняли, открыли в 17-18 г. свою, кооперативную библиотеку, очень богатую: глава кооператоров Корнюшин летом 17 г. закупил лично в Москве несколько тысяч ценных изданий. В этой библиотеке довелось работать 1,5 года и мне, после смерти папы. Я при этом кое-как заканчивала школу, уже 2 ступени.

         Новые реалисты оказались замечательными ребятами, сплотились в дружное ядро. Стали учить гимназисток математике (нашего учителя призвали в армию), создали еще какие-то кружки, одну зиму организовали обучение танцам, пригласив настоящую балерину, застрявшую в Малоархангельске на голодные годы. Было весело и интересно.

         Но главным их делом в 18-ом году была организация союза учащихся. Помню шумные собрания в большом нетопленном зале бывшего начального училища. Теперь уже и не помню, какие цели были у Союза, но споров, оживления, затей всяких было множество. Его активисты Володя Самсоненко, Коля Огрызков, Ваня Коробов, Тихоновы, два Николая (Ильич и Николаевич), Никита Ушаков были серьезные, начитанные юноши. И цели Союзу они, ставили, наверное, важные по тем временам, но не забывали и о развлечениях. Организация занятий по математике для гимназисток, у которых год не было учителя, - это уже серьезное дело, были и другие: лекции, кружки. Помню несколько веселых вечеринок с танцами и невинным флиртом, которые устраивал Союз учащихся. Шла эта оживленная деятельность до осени 19 г., когда пришли в город деникинцы.

Уже при них Союз притих, а с приходом снова красных многие ребята куда-то разъехались. Союз коммунистической молодежи создавали уже другие люди, менее интеллигентные, мало известные в городе. Продолжалась и деятельность кружка Четыркиных, но в нем были люди постарше, например, наша Маруся, тетя Настя. Маруся сдружилась со студентами, приехавшими к родным из голодных столиц. Некоторые сразу занялись серьезным делом.

         Так, медик Коля Морозов начал работать в больнице почти как врач. Впоследствии в Москве стал известным хирургом. Миша Никулин взялся за работу в Петрокоммуне. Эта питерская организация арендовала бывшие помещичьи сады, участки земли – подкармливали петроградцев. В их кружок входили приезжие девушки: сестры Вера и Шура, красавица Тоня с косами ниже колен и др. Примкнули к ним совслужащие, в том числе Федя Шишов из управдома. За него Маруся в 21 году вышла замуж, с венчанием и праздником.

Венчание было в селе Гнилуша, на родине Феди, т.к. в Малоархангельске наша церковь уже была закрыта.

         Ранней осенью 19,20 годов Миша Никулин вечерами водил всю свою компанию в ближний сад,  бывший фон Рутцен, за яблоками. Помню эти прогулки лунными вечерами за 2-3 км от города. Меня тоже брали в компанию. Весело было по первому холодку возвращаться домой, с корзинами и карманами золотой антоновки.

         Жизнь не замирала. А между тем трудностей становилось все больше. Добрался и до нашего городка сыпняк. От него  спасенья не было, много смертей даже известных людей. Летом 18-го тиф взял двух подруг Наташи, одна из них – Катя Кубарева. На нашем квартале помню три смерти. Володя Козловский, товарищ Симы, и Ната Сухарева – девочка, приезжавшая всегда на каникулы из Орла в дом напротив, с которой я дружила. Скончался и еще сосед – студент Миша Уралов, который считался необыкновенным умницей.

         Появились у нас новые приятели – племянники дяди Яши Афанасьева, которых отец привез откуда-то с неспокойного Кавказа. Сам дядя Яша, вернувшись из плена, жил с Митей полуголодной жизнью, поддерживаемый моими родителями. Тетя Настя в те годы учительствовала то в одной, то в другой деревне. Дети Дм.Ф.Афанасьева жили близ нас два года и запомнились потому, что с ними мы уже самостоятельно делали недалекие прогулки за город по ландыши, по незабудки, и эти цветочные радости своим изобилием и простотой оставили неизгладимые следы. Так помню: огромные холмы, сплошь заросшие крупными незабудками. Ляжешь в них и утонешь – рвать не хочется даже.

         К этим детям мы относились покровительственно, заботливо. Возможно, потому, что у них умерла мать, да и были они совсем сирыми. Незаметно за бурными событиями отец их куда-то увез, осталась старшая Галина, которая в нашем городе вышла замуж и прожила всю жизнь.

         У папы было много хлопот и тревоги. Помимо бесконечных похорон тифозников, он был занят и врачеванием. Посещал своих заболевших прихожан крестьян и лечил их домашними средствами. Среди них помню конопляное масло, которое, по-видимому, обладало целебной силой. Но наша семья чудом тифа избежала. Только скарлатиной девочки переболели, но как-то незаметно, в легкой форме. Но и такая осложнилась у Оксаны на всю жизнь воспалением почек.

         Жизнь в городе до сентября 19г. была какая-то неустоявшаяся, тревожная, наполненная слухами о Гражданской войне на юге страны.

         А между тем война неумолимо приближалась и к нам.

(Продолжение следует)

• Малоархангельск. Два часа 24 ноября (фоторепортаж с улиц города, начало)
• Малоархангельск. Два часа 24 ноября (окончание)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска об Орловщине – с любовью («Воспоминания Варвары Яковлевой»)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью (часть 2. Троицкие)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью (ч.3 "Семья")
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой - ч.4. "Малоархангельск")
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.6)
• Из Санкт-Петербурга и Красноярска - с любовью ("Воспоминания" Варвары Яковлевой, ч.7, заключительная)
• Вознесенский собор Малоархангельска (по страховой оценке 1910 года)
• Навстречу 240-летию города Малоархангельска