О многолетнем директоре Ивановской школы Михаиле Фёдоровиче Ловчикове я писал на сайте не раз. Первый материал так и назывался – «Памяти Михаила Фёдоровича Ловчикова», второй был посвящён установке Поклонного Креста в селе Смирные и Успенской церкви этого села, и в нём  я опубликовал две истории, написанные на основе воспоминаний Михаила Фёдоровича. В настоящее время, при подготовке к печати книги «Ивановское сельское поселение. История и люди», я решил выставить на сайте несколько небольших рассказов-воспоминаний, написанных старым директором, в основном, в 2009 году, и опубликованных потом районной газетой «Сельская правда» (Александр Полынкин)

Михаил Фёдорович Ловчиков у бюста В.И.Ленину

Михаил Ловчиков

Успенская церковь села Смирные

С раннего моего детства  помню церковь, в которой бывал с родителями, чаще – с мамой. Отец был очень застенчивым человеком и не хотел лишний раз показывать, что у него был только один глаз, второго лишился в детстве, катаясь с горки с друзьями. Тогда ему было только пять лет. Отец всегда хлопотал по хозяйству, так как содержать семью в девять человек было делом нелёгким.

Без лошади и коровы крестьянину прожить невозможно. У нас было по пять-шесть старых овец, а к весне с ягнятами – иногда больше двух десятков. Водили поросят, гусей и другую птицу. На новом месте, куда переселились наши родители, был маленький сад, всего три яблони и две грушенки. Одна из них – в три моих детских обхвата, а на высоте 2-2,5 метров разрослась в четыре больших сука. Получился настоящий грушевый сад. За грушами к нам приходили все родственники и соседи.

Люди говорили, что наша церковь является ровесницей нашей грушенки. В пяти метрах от окна нашего дома росла другая грушенка, плоды которой были крупными и сладкими. Она была посажена братом Василием значительно позже, к празднику Успенья, который отмечается 28 августа. Этот большой праздник совпадает с завершением почти всех уборочных работ. И в эти дни звучала церковь перезвоном малых и больших колоколов и большого мощного набата, который был слышен за 5-6 километров. В церкви собиралось очень много людей. Молодые люди знакомились, лучше узнавали друг друга, влюблялись, а потом шумели весельем свадьбы.

До сих пор я не могу уточнить дату начала строительства Успенской церкви. Но знаю, что было это не меньше трёхсот лет назад, может, даже больше (что касается вообще упоминания Успенской церкви села Богородицкое – Смирные в документах, то впервые она названа в 1782 году, а каменное здание, о котором пишет М.Ф.Ловчиков, было построено в самом начале XIX века – 1800-ые годы – А.П.).

Мы ходили с мамой в этот поражающий нас красотой и величием храм. Мне казалось тогда, что высота его доходит до самого неба. Роспись стен просто приковывала внимание всех входивших удивительным цветом её чудных картин, икон, искусно изображённых на стенах до самых средних окон, расположенных на высоте 18 метров. Верхние маленькие окна находились ещё выше, метров на 10. И тогда мне казалось, что сама церковь с внешней стороны своим крестом и величием поддерживает весь небосвод. Когда же начиналась служба, акустика здания усиливала речи священников, а пришедшие люди внимательно их слушали. Была купель, в которую батюшка опускал младенцев во время крещения.

С течением времени люди заметили, что службы стали проходить реже, а потом на входную дверь повесили замок.

Нам, мальчишкам, кто-то из народа сказал, чтобы мы позвонили к какому-то праздничному дню, и мы выполнили просьбу. Поп и дьякон, которые жили в посёлке Поповка, пришли проверить состояние замка на дверях. Но он был цел. Кто звонил в колокола? Пришли представители новой власти и установили, что кто-то поднялся по бревну, приставленному к слуховому окну, а оттуда попал на колокольню. Мы, конечно, не признавались.

Через несколько дней после этого случая я увидел, что двое мужчин у основания креста начали двуручной пилой что-то пилить. Я ничего не мог понять, считая, что крест весь каменный или металлический. Только потом пришла догадка, что он, видимо, деревянный. Я попросил у матери разрешения сбегать туда. Когда я подходил к церкви, заметил, что около упавшего креста летает большая масса пчёл. Оказалось, что деревянный крест был обит цинковыми листами, внутри всё было утеплено вощиной, что и привлекло пчёл. Крест был длинный, больше десяти метров (кажется, это преувеличение – А.П.), и места там хватало для десятка семей, если не больше.

На второй день начали подрубать подвески большого колокола. Под колоколами были положены деревянные кругляки, на которые должен был упасть колокол, а после этого старались покатить его к краю звонницы. Когда удалось его подтолкнуть, он рухнул на входные ступеньки церкви, от удара раскололся на несколько частей.

Сброшенные малые колокола при падении не раскололись, и их кувалдами разбивали на части. После разрушения креста и колоколов стали пытаться сломать украшения над храмом, но ничего не смогли придумать, и стали возить в церковь солому, чтобы сжечь храм изнутри. Но сжигать почему-то не стали.

Южные ворота остались открытыми, и вход в церковь был свободен. У нас, мальчишек, появилась идея подняться с внешней стороны до первого среднего окна, вынуть большую раму и прыгать в солому. Я видел, как мои друзья прыгали и от удовольствия в полёте что-то кричали. Я тоже поднялся к окну, но прыгать боялся. Мой двоюродный брат Илья толкнул меня в спину, и я полетел вниз, но не как-нибудь, а с песней от удовольствия. Потом уже сам смело прыгал несколько раз.

Вскоре южные ворота закрыли, чтобы мы больше не ходили туда.

Позже у меня возникла мысль, что церковь надо было разрушить до основания ещё до февраля 1943 года, чтобы фашисты с самых высоких окон не смогли уничтожить больше двухсот наших воинов, шедших от Кромской и деревни Вороново. Я хорошо помню, как убирали с поля боя 80 убитых солдат и офицеров (тут цифры Михаила Фёдоровича расходятся с предыдущей цифрой – А.П.) и хоронили их около кладбища в двух ямах. В первой яме было уложено больше 50 убитых. Памятник же был поставлен на второй могиле, где лежит около 20 покойных. Эта ошибка допущена по незнанию, о чём я говорил уже не один раз. Теперь переделывать что-либо поздно…

(«Сельская правда», 25 декабря 2009 года)

Вспоминая прошлое

В деревне

Мне часто приходилось бывать у подруги моей матери, жившей в д.Ефремово. У неё была швейная машинка, и она шила для нас рубашки, штанишки и даже пальто из материи, которую ткала моя мать. У нас постоянно жужжала прялка и стучал ткацкий станок.

Когда мне шёл четвёртый год, тяжело заболел и умер отец (1931 год). Мама осталась одна с семью детьми. Старшие братья стали работать в колхозе. Дмитрий – трактористом, а Василий – шофёром. Третий брат, Николай, после окончания семи классов, тоже стал работать, а вскоре был избран секретарём комсомольской организации. Трудились братья до призыва в армию, а осенью 1940 года ряды войск пополнил и Григорий – четвёртый брат.

Примерно за месяц до начала войны к нам приехал лесник, чтобы посадить недалеко от нашего дома деревья. Он позвал меня помочь ему посадить берёзы. Деньги были очень нужны, и мать разрешила. Я трудился с большим энтузиазмом, ожидая свой первый заработок.

Началась война. С первых дней мы потеряли связь с Дмитрием, Василием, Николаем и Григорием. Через нашу деревню проезжало много людей из западных областей страны, останавливались на отдых, ночевали.

Однажды у моста прогремел сильный взрыв. На его месте я увидел страшную картину: лежал мальчик с перебитыми ногами. Он кричал, просил ему помочь. Это был Ваня Мороз, недалеко от него лежал его двоюродный брат, который тоже был ранен. Оказалось, взорвалась бочка с бензином. Раненых мальчиков отвезли в больницу, но один из них умер от потери крови, а другой так и остался инвалидом.

Всё это время я продолжал работать с лесником, но посадка деревьев скоро завершилась, и он уехал в свою деревню. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

Мои родители

Мои родители познакомились, когда работали на барщине у богатых людей Ханыковых. Матери было 15 лет, отцу – 18. Люди говорили, что пара была красивая. Мать – красавица, отец – хороший молодой человек. У него был один левый глаз, а правый выбил, когда в пятилетнем возрасте со сверстниками катался на санках с горки. Он закончил с отличием начальную школу, которая располагалась в караульном помещении возле Успенской церкви села Смирные.

Матери вовсе не пришлось учиться, так как семья Гринёвых была многодетной, и ей надо было ухаживать за маленькими детьми. У неё было четыре брата и шесть сестёр. Она – третий ребёнок. Присматривая за братьями и сёстрами, она учила буквы, и скоро смогла, хоть и медленно, но прочитать текст. В пятнадцать лет вышла замуж.

Венчались родители в Успенской церкви, а через два года родился первый ребёнок. Жили в доме дедушки Мити. Но вскоре стало тесно, и отец со своей семьёй перешёл в пустующий домишко. Раньше в нём жили старики. Их усадьба поросла дубами. Родственники помогли отцу выпилить деревья. Из братьев матери большую помощь оказывал большую помощь А.П.Гринёв. До сих пор помню его доброе отношение к нам. Он помог перекрыть крышу дома соломой, и она перестала протекать. Это был 1941 год. Прощаясь с нами, он сообщил, что на следующий день они с Денисом Ильичом погонят колхозную скотину в Ливны, чтобы общественное стадо не досталось врагу. Через какое-то время Денис Ильич вернулся домой, а мой дядя Андрей не вернулся. Он даже не узнал, что его сын, Михаил Андреевич Гринёв, стал Героем Советского Союза.

Хлеб

Мне нелегко писать о том, как тяжело пришлось нашему поколению пережить труднейшие тридцатые и сороковые годы в деревне. Хотя поля засевались различными зерновыми культурами, а хлеба хорошего мы ели мало. Всё трудоспособное население колхоза обязано было сделать определённое количество выходов на работу. Указывался объём выполненного, за который записывался один трудодень. По завершении всего комплекса работ, из оставшегося после сдачи государству зерна, выдавали хлеб колхозникам. Обычно мне с матерью приходилось с тачкой ездить к зернохранилищу, чтобы получить заработанный хлеб. И сколько, вы думаете, мы получали зерна? Редко случалось, что нам выдавали один мешок, чаще – меньше. Это на год. Как жить?

Нас в семье было три человека. Поэтому на хлеб сушили картофельные очистки, листья и семена различных трав. Всем жителям села приходилось весной собирать на полях мёрзлую картошку и готовить из неё оладьи (в нашей деревне они назывались «тошнотики» - А.П.).

В то время из нашей семьи трое служили в армии. По распоряжению Дросковского райисполкома нам продавали 0,5кг. хлеба. За хлебом всегда посылали меня, и я радовался тому, если продавец добавлял к нужному весу маленький кусочек. Дома мать делила принесённый хлеб на несколько частей, чтобы поужинать  и позавтракать.

Мельрица-«ветрянка» работала редко, потому что отсутствовало зерно. Через некоторое время сильным ветром её поломало. Мастеровые братья Савичевы сделали мельницу, которую приводили в действие два человека, принесшие для размола зерно. Чистого зерна никто не приносил, каждый сам комбинировал разные смеси.

А потом начался неурожайный 1946 год, унесший много человеческих жизней. Помню случай, когда к нам в хатёнку еле-еле вошли обессиленные люди и попросили хоть что-нибудь поесть. Мать из последнего дала кусочек, за который они благодарили со слезами и шли к соседу, у которого и этого, может быть, не было…

(«Сельская правда», 7 августа 2009 года)

Что такое фашизм?

Ранним утром весны 1942 года меня мама послала в Орловку к нашим родственникам, чтобы попросить немного пшенички для посева на нашем участке. Пришло время сеять.

Я шёл через Смирные по полевой тропке, а потом – по лощине и дальше на Прудовище. Там и теперь стоят несколько домиков. Не доходя несколько шагов  до амбара Панютина А.И., работавшего раньше в Смирновском сельском Совете, услышал шум, резкую немецкую речь и увидел на другой стороне ручья женщину, которая тянула тележку на двух колёсах. На тележке сидела девушка – дочь этой женщины. Немцы кричали, видимо, торопили мужчин, которые копали могилу. Я спрятался за угол амбара, чтобы меня не могли увидеть. Когда женщина довезла тележку до могилы, немецкий офицер приказал снять девушку с коляски и посадить на землю. На коляске были какие-то вещи, которые офицер приказал побросать в яму и потом опустить в неё несчастную.

Офицер вынул, видимо, парабеллум, поглядел в могилу и выстрелил три раза. Мать стояла остолбеневшая и, наверное, только просила Бога отправить её к дочери. Но этого фашистам было мало. Семь солдатс кинжальными штыками винтовок стали её подталкивать и повели опять в Смирные.

Какая тут пшеница? Я, не помня себя, сначала по лощине, а потом по полевой тропе быстро побежал домой с мешком в руке. Мать издалека увидела меня бегущим и сразу поняла, что случилось что-то ужасное. Рассказав матери кратко, что мне довелось увидеть, некоторое время мы рассуждали о том, что, наверное, плохие люди рассказали о каких-то делах этой женщины, и поэтому с ними так поступили.

Мы испугались, ведь в армии служили четыре моих брата. Старший находился в Рязани, где ему залечивали большую рану на позвоночнике, полученную ещё в Финской войне. Он был командир танкового подразделения и за подвиг на линии Маннергейма был удостоен награды.Об этом в то время говорило наше радио. Второй брат, Василий, служил в Молдавии, третий, Николай – в лётной части, но не лётчик, а политработник с двумя кубиками в петлицах. Самый младший, Григорий, служил первый год в Житомирской области в танковых войсках. А потом мама высказала предположение, что если кто-нибудь скажет немцам о том, что у нас четверо воюют, - нам будет конец.

Через некоторое время мы увидели, что к нашему дому идёт женщина, а за ней – те семь солдат с винтовками и офицер. Дорожка проходила в одном метре от наших окон, мы всё видели.

Я вскрикнул, мать закрыла мне рот рукой и проговорила: «Ох, Мишка!» Она узнала свою подругу, с которой они, пятнадцатилетние девчонки, работали у господ Киреевских и ещё у каких-то богачей около деревни Кромская.

Когда тётю Машу провели около входной нашей двери и повели дальше в лес, стало понятно: её ведут расстреливать. Чтобы запугать народ, они провели её через всю деревню и по всей Поповке. Она была расстреляна в 80 метрах от нашего дома. Теперь место, где покоится эта женщина, укрыто разросшейся калиной. И осенью она начинает плакать кровавыми слезами над могилой.

Позже я установил, что погибшие жили в Грачёвке – это Михайловы, по прозвищу «Чугунковы». Михайлова Мария с дочерью от людей узнали, что им угрожает большая опасность, ночью в дождливую погоду вышли по направлению села Смирные, и там их схватили…

(«Сельская правда», 13 февраля 2009 года)

Сердце матери

Перед войной, в 1941 году, был призван в армию четвёртый сын Гриша. Дома оставались с мамой двое младших её детей. Тяжело ей было с ребятишками.

За три дня до начала войны она рассказала нам приснившийся ей удивительный сон с такими яркими и чёткими картинками, словно сама реальность. Она видела небосвод, и в наивысшей его точке (зените) был к чему-то привязан канат в виде цепи, на конце которого подвешен земной шар, раскачивавшийся с запада на восток, сильно освещённый каким-то ярко-красным светом. Шар двигался медленно и долго, приводя людей в смятение. Подвешен он был, как ей казалось, над Козловым садом, где часто собирались люди на праздники и колхозные собрания. И что удивительно: через три дня, а именно, 22 июня 1941 года, собрали жителей села Смирные и объявили, что сегодня ранним утром началась война.

12 февраля 1943 года Смирные были освобождены от немцев, 13 февраля призвали в армию и пятого сына Константина. В то время нам ничего не было известно о четырёх старших, и мать стала молиться о здравии пятерых её сыновей.

Продолжались тяжёлые переживания два месяца, а потом получили письмо от Кости, в котором он сообщал, что принял присягу и теперь обучается точной артстрельбе. Матери стало немного легче. Так прошло ещё десять дней.

Но потом мы получили страшные письма о гибели Николая под Сталинградом и Дмитрия под Ленинградом (город Красное Село). Мать слегла, моё юное сердце ещё имело силу, чтобы ухаживать за ней и выполнять работу по хозяйству. Мать пролежала десять дней, а потом стала вставать и просить меня, чтобы я нашёл Костю и сообщил ему о нашем горе. Я дал матери слово, что обязательно найду его и расскажу. Не буду писать, как мне удалось отыскать расположение части, в которой готовили артиллеристов.

Встретившись с Костей, я не мог удержаться, чтобы не заплакать. Он сразу понял, что я пришёл с очень тяжёлой вестью. Услышав о гибели двух братьев, начало дало нам возможность переговорить. Ночью мы почти не спали. Утром, когда все позавтракали, приказали выйти на построение. Командир части сказал, что надо почтить память погибших. В это время прогремели три артиллерийских выстрела. Командир приказал Косте проводить меня и быстро вернуться на своё место.

«Что же дальше будет?» - спросил я брата. Он слегка улыбнулся и ответил: «Дальше у нас один путь – на фронт». И мы попрощались. Я вернулся домой и рассказал обо всё матери. Но это всё её не обрадовало.

Через три дня артчасть направилась на фронт. Костя позже рассказывал, как он волновался, когда они выходили на большак. Если повернут на Покровское, значит, их дальше поведут на Змиёвку. Какая же была радость, когда они пошли по ивановской дороге. К семнадцати часам они дошли до Крестища (это место пересечения дорог Ивановка-Верхососенье и Ивановка-Лутовиново-Топки – А.П.). Костя подошёл к командиру и сказал ему, что в пяти километрах отсюда его дом, где живут мать и братишка.

«Отпустите меня хотя бы на один час домой», - попросил он.

Командир отверг эту просьбу. К нему подошли все солдаты и стали упрашивать, чтобы отпустил солдата на один час. Отвергая эту просьбу, командир был прав: они шли не на свадьбу, а на фронт. Но в это время, видимо, вспомнил свою мать и близких ему людей, подозвал сержанта и сказал ему: «Отвечаешь головой за солдата Ловчикова с тем, чтобы завтра к 10 часам утра были в Зелёной роще», - и дал ему координаты места расположения части.

Около семи часов вечера мы с мамой управлялись с делами по хозяйству и увидели бегущих по большаку. Я внимательно посмотрел и узнал брата.

Рано утром, когда ещё было темно, два военнослужащих позавтракали и стали собираться, чтобы успеть к 10 часам к месту сбора, как приказал командир.  Очень трудно мне теперь описать  расставание с родным человеком…Каково же было матери в эти минуты? Позже из письма Кости мы узнали, что они прибыли в часть вовремя…

(«Сельская правда», 27 марта 2009 года)

 Освобождение Ивановки

12 февраля 1943 года 487 стрелковый полк 143 стрелковой дивизии занял оборону на опушке леса «Невада», разумно используя глубокий ров. Установили там пушки и пулемёты и удерживали эти позиции двое суток. 15 февраля командование приказало подойти к лесу и занять там позиции, чтобы перейти в наступление и освободить Ивановку и Хураевку.

(Здесь я сделаю вставку из материала, выставленного на сайте 22 июня, поскольку даты, названные Михаилом Фёдоровичем, были сделаны на основе воспоминаний, а я приведу выписки из документов штаба 48 армии и штаба Брянского фронта – А.П.:

«Итоги за 12 февраля

Успехи армии незначительны, 137 СД вела бой за село Смирные, но без результата, задача дня не выполнена, хотя отмечен исход мелких групп противника на новые оборонительные рубежи.

13 февраля

Части армии возобновили наступление, к исходу дня 73 СД освободила Сетенёва, Дросково, Соломатовка, Орловка, оставленные противником без боя; 137 СД в 4.00 заняла оставленные Смирные и освободила Красный Путь и Жигачёвку; 143 СД совместно с 137 СД освобождает Смирные и к исходу дня овладевает Моховое и Старой Ивановкой).

Рано утром советские воины короткими перебежками, по-пластунски приближались к Хураевке под сильным вражеским огнём. То на одном, то на другом фланге стали падать убитые и раненые советские солдаты. До деревни оставалось метров четыреста-пятьсот. При следующей перебежке фашисты успели вывести из строя ещё несколько советских воинов. И только когда стало ясно, что только решительной, быстрой атакой можно освободить деревню с меньшими потерями.

Сердца жителей деревни радостно содрогнулись от многоголосого родного «Ура!»: наши пошли в атаку. Солдат нажал на спусковой крючок автомата, чтобы освободить диск до последнего патрона в сторону врага и…Много неизвестных героев осталось лежать на ивановской земле.

Красные следопыты школы долго вели поиск захоронений наших воинов-освободителей, и только 2 августа 1975 года было найдено одно захоронение, из которого подняли на поверхность останки и личные вещи пятнадцати воинов. Удалось установить достоверно фамилию одного освободителя. Это санитарный инструктор, старшина Беляков Алексей Михайлович, житель города Ельца.

В конце лета 1975 года состоялось перезахоронение останков воинов-освободителей. На церемонию пришли почти все жители колхоза. Приехали представители власти из Покровского и родственники старшины Белякова: мать, Вера Ивановна, и два брата со своими семьями (один из них жил в Москве, другой – в Ельце).

Они со слезами осмотрели сохранившиеся вещи: санитарную сумку с различными медикаментами (пузырьки с йодом, порошки, вата) и складной нож. Брат Алексея, Николай, взял его в руки и сказал, что этот нож он подарил Алексею по какому-то случаю. Так, спустя 30 лет, родные нашли ранее безымянного воина.

Мы поддерживали связь с Верой Ивановной Беляковой, проживавшей в Москве, дважды ездили к ней с подарками от жителей Ивановки. Меня она называла своим сыном.

(«Сельская правда», 6 февраля 2009 года)

Как строили Ивановскую школу

В 1952 году меня направили в Дросковскую среднюю школу учителем физики и математики, где я проработал два года. С 15 августа 1954 года назначили директором Ивановской семилетней школы. Небольшой педагогический коллектив (восемь «девок») встретил меня радушно.

Школьное здание, построенное в первые годы после освобождения от фашистской оккупации, чем-то похоже было на сарай, с пристроенным узким, длинным коридором из плетня, и это произвело на меня не самое приятное впечатление. Все эти пристройки тоже делались сразу же после освобождения.

В этот момент мужественно оценить увиденное мне позволила картина разрушенного Орла, в восстановлении которого я принимал участие в годы учёбы в институте. Уезжая и Орла после четырёхлетнего пребывания в нём и вспоминая его при первом знакомстве в 1948 году, я радовался постепенному воскрешению областного центра. Это и явилось основанием моей уверенности в том, что через несколько лет мы построим новое здание, в котором будет достойно учиться детям людей, сумевших перенести невзгоды и лишения в тяжёлую годину войны.

В 1954/1955 учебном году нам удалось придать более-менее приятный вид школьной мебели. Грубо сколоченные парты с ножками-крестовинами были покрыты фанерой и закрашены, как и классные доски. Нам удалось укрепить потолочное перекрытие в одной, самой большой классной комнате, где проводились колхозные собрания, собеседования с представителями райисполкома и райкома партии, демонстрировались кинофильмы, проходили концерты художественной самодеятельности и все выборные мероприятия. Эта классная комната получила название «актовый зал».

Всё это делалось силами учителей и учащихся. Для выполнения этой и другой работы мы стали оборудовать специальную комнату и приобретать различные инструменты. Так была основана первая в Дросковском районе учебная мастерская. И начиная со второго полугодия этого учебного года проводились уроки трудового обучения. Главной задачей уроков в мастерской  было изготовление наглядных пособий по всем  предметам. Дети стало интересней на уроках, что сказалось на повышении успеваемости по предметам. Первым учителем трудового обучения был покорный ваш слуга.

Однажды я решил проверить состояние дымовых труб на чердаке и увидел, что одна из них была сильно искривлена. Обратился к районному пожарнику с этим вопросом. Он обещал приехать, но мы так его и не дождались. А труба-то была над той самой классной комнатой, которую мы назвали «актовым залом». Потом мне пришлось часто бывать на чердаке и контролировать положение дел. Стал замечать, что от неё отваливаются куски кирпича и глины. Потом труба рухнула. Какие в таком случае могут быть занятия? Я предложил затопить печку только в учительской. Без двадцати семь стал звонить на почту в Дросково. Сообщил, что рухнуло здание Ивановской школы. Примерно через час приехало несколько машин: пожарные, водовозы и другие. Нам нужен строительный материал, рабочие мастера у нас имелись свои. Через два часа закипела работа. За короткое время школьное здание изменилось, но уверенности в том, что школа не рухнет, вновь не было. С наружной стороны поставили распорки-балки.

Дней через пять к нам приехал представитель обкома партии и сказал: «Будет Вам, директор, новая школа. Приезжайте завтра пораньше ко мне, и я познакомлю Вас с ответственными лицами, которые выдадут всю документацию».

Коллектив Ивановской школы

 (четвёртый справа – М.Ф.Ловчиков)

Так началось в 1957 году строительство нового школьного здания. Проработал я в нём до пенсии. Школа жива, и у меня есть уверенность, что она ещё послужит людям…

Школа, построенная Михаилом Фёдоровичем

(«Сельская правда», 5 марта 2010 года)

P.S. После этой публикации прошло полтора года, и Ивановская школа, к началу 2011-2012 учебного года,  была «оптимизирована», то есть, закрыта. Её остававшиеся ученики начали ездить школьным автобусом в Грачёвскую школу, кое-кто – и в Дросковскую, а Михаилу Фёдоровичу Ловчикову довелось увидеть эти печальные картины и сильно переживать (А.П.).

Лётчик Заикин

Приобщаться к чтению я стал по совету моего друга, Заикина Вениамина, который жил в деревне Орловка. Отец его, Максим Матвеевич, работал в Дросковской потребкооперации, а мать, Прасковья Ефимовна, - некоторое время была председателем колхоза. У них была хорошая и большая библиотека, которой Веня предложил мне пользоваться.

В то время в газетах были опубликованы интересные материалы о наших советских лётчиках: Громове, Чкалове, Байдукове и других. Веня сказал мне, что обязательно будет лётчиком. Тогда мы ходили в третий класс Смирновской средней школы. Но в 1941 году началась война с фашистской Германией. Это были тяжкие четыре года. Затем мы вновь учились, только теперь в семилетней Смирновской школе.

Однажды в нашу школу прибыла медицинская комиссия с целью проверки состояния здоровья учащихся. Спрашивали у нас и о том, кем хотим быть. Веня ответил: «Лётчиком!» Врач сказал, что с таким сердцем ему летать нельзя. После комиссии Веня стал говорить: «Рождённый ползать – летать не может».

Получив среднее образование в 1948 году, я подал документы в Орловский пединститут. Вениамин – в Горный институт, туда его приняли без вступительных экзаменов.

Обучаясь там, он увидел объявление о приёме в лётное военное училище и решил испытать судьбу. Пришёл в училище, ему предложили пройти комиссию, после чего объявили, что с таким сердцем можно подниматься вверх на сотни километров. Вениамин, проучившись три года, стал военным лётчиком первого класса и  был направлен в Уссурийский край для прохождения службы.

Когда он обучался в лётном училище, дважды приезжал ко мне в Орёл. Позже я работал в Дросковской средней школе и в 1952 году, перед новым годом, ко мне в краткосрочный отпуск прибыл старший лейтенант Заикин и сказал, что ему срочно надо быть в Топках. Рано утром мы отправились в путь. По дороге он сказал, что та девушка, с которой он дружил, согласна стать его женой. Роспись была 1 января, по настоятельному требованию военного. Он с женой побывал у отца и матери, а на следующий день из Ливен долетел до Орла, а потом – в Уссурийский край.

Вениамин был назначен ответственным за подготовку молодых лётчиков. Однажды, во время очередной тренировки в воздухе, у самолёта Заикина случилась неполадка. Полковник, руководитель учений, приказал покинуть самолёт, но Вениамин продолжал бороться за машину. Только в последний момент выбросился с парашютом и приземлился в тайге. Целый месяц он выбирался из чащобы и всё это время вёл дневниковые записи. Видимо, без нормального питания организм очень ослаб. Заикин положил дневник в планшет, его – под себя и, мне тяжело об этом писать, умер. Много позже геологи нашли его останки и сообщили в воинскую часть.

На похороны приехали родители и брат, Валерий Максимович, который жил тогда в Орле. Мне хочется лично встретиться с ним и поговорить  о дорогом для меня человек, так рано ушедшем из жизни…

(«Сельская правда»,19 февраля 2010 года)

Моя деревенька

(Ивановский вальс)

Долго ищем мы в жизни причал,

Что нам всем предназначен судьбой,

Как же долго тебя я не знал –

А теперь ты мне стала родной!

Милая деревенька,

Я полвека прожил с тобой,

Мы делили с тобой печали,

Но здесь я нашёл и любовь.

Говорил и могу говорить:

«Никого нет тебя родней,

Довелось мне по-разному жить,

Но в Ивановке – лучший из дней!

Как же мы постарели с тобой,

Это годы так быстро промчались,

И теперь я совсем другой,

А казалось, недавно встречались.

Но я, всё же, тряхну стариной

В тихий вечер, родной и весенний,

Жги, баян, заливайся, родной,

Пусть задорнее станет веселье!

(«Сельская правда», 21 марта 2008 года)

• Немец из села Смирные
• О Поклонном Кресте в селе Смирные
• Дом Владимира Березина
• Поклонный Крест в селе Смирные установлен и освящён
• К местам служения предков-священников Орловской епархии
• Успенский храм села Смирные – на рисунках художника-реконструктора Вадима Дуброва
• О планах по строительству храма-часовни в селе Смирные
• Успенская церковь села Смирные – в «Церковных метриках»
• Новая Успенская церковь для села Смирные
• Cело Смирные, Успенская церковь и священники Оболенские