Лилия Алексеевна читает свой очередной рассказ

Дрюнька

 (рассказ)

Деревня Отрадное уже месяц изнывала от жары. Телята повыгрызли всю траву на лугу. Хозяйки рвали сорняки с огорода и подкармливали телят. Особенно хорошо шла повилика. Этой траве никакая засуха была не страшна.

Небольшой прудик наполовину высох. Немногочисленные  утки и гуси спасались в этой большой луже. Старухи упорно молотили сухую землю тяпками,  по возможности, - поливали, но толку было мало.

Дед Елисей, сидя под рябиной на скамеечке и прислонившись к полуразвалившемуся забору, разглагольствовал: «Дохлый номер, бабы! Зря только юбками трусите. Скоро всю воду из колодцев повычерпаете, а толку – ноль. И самогонку нечем будет запить!»

Рядом с Елисеем всегда сидел худощавый с виду мужичишка с вечной самокруткой в зубах. На первый взгляд, можно было сказать, что он – ровесник деда. Однако Лесику (так звали его в деревне) не было и сорока.

Дом Леонида стоял рядом с Елисеевой хатой. Дел в доме и по хозяйству было полно, тем более, что хозяин редко ходил на колхозную работу, всё сказывался хворым.

Бригадир вначале гонял Лесика на работу принудительно, но потом, в конце концов, все поняли, что толку от этого мужика, как от козла молока. Зато его жена Вера работала за двоих.

Когда Лесик приходил на скирдовку, Вера то и дело краснела за него. Пошлют на воз, сложит так, что и воз завалится, и он вместе с возом на земле окажется. Заставят подавать, так обязательно вместе с навильником упадёт на кого-нибудь.

Бабы хохочут до упаду, а Лесик и рад. И не поймёшь, то ли в самом деле он ничего не может, то ли специально прикидывается. Дома Вера отчитывала нерадивого муженька, стыдила его, но Лесик только пожимал плечами и уходил к деду Елисею на скамеечку.

Дед, между тем, гнул свою линию: «Ты, Лёньк, не особо ударяй на колхозной работе! От неё, брат, от работы-то, и лошади дохнут! Понимать надо!»

Вера же часто жаловалась своей соседке бабке Наташе, по прозвищу «Голованиха»: «Ну за что мне такое наказание, тёть Наташ? Ведь ни дома, ни в поле нет от него толку. Чем я Бога-то прогневила?»

«Да ничем ты его не прогневила. Сильная ты, а Лесик твой слабый. Бог так пару сводит».

И женщины умолкали, думая каждая о своём.

«А ведь ты за Фёдора-то не пошла, а, небось, любила его, чёрта чубатого? – вдруг встрепенулась Голованиха.

«Я не пошла? Да это брат меня просватал за Лёньку, считай, силой. Ему тогда самому приспичило жениться, а я ему нужна была, как собаке пятая нога. Да и тётка Таня талдычила: «Иди, иди, девка, что будешь у брата  в няньках сидеть? Лучше сама хозяйкой становись, а Лёнька малый смирный, не обидит тебя». Вот я и пошла, а мне ещё и 18-и не было… Фёдор, когда из армии пришёл, я уж брюхатая ходила».

Этот разговор произошёл пару недель назад, а сейчас Лесик опять курил свою самокрутку в холодке под старой рябиной и точил лясы с дедом Елисеем.

Мужики изредка поглядывали на дорогу. Вот-вот должны были показаться телеги с колхозниками. Вначале из-за бугра ощетинились вилы и грабли,  следом забелели бабьи платки из-за лошадей, и только потом показался обоз из трёх подвод.

Лесик, увидев подводы, бросил цигарку и кинулся в палисадник рвать траву. Вера усталой походкой подошла к дому, скрипнула калиткой. Телёнок поднял голову, замычал просительно. Вера подошла к нему, почесала за ушком:

«Ну что ты, что ты, сердечный, не поили тебя, не кормили, да?» Лесик спешил на луг, держа в руках небольшой пучок травы.

«Ты что, не поил телёнка?»

«Как не поить? Поил!»

«А чего ж он ревёт? Хоть бы перебил на другое место. Эх, горе луковое! Неужели не надоело штаны на скамейке протирать? Людей бы постыдился, ирод!»

Лесик молча засеменил к телёнку. На голос хозяйки сбежалась вся живность. Птица истошно орала, путаясь под ногами. Все поилки и кормушки были пусты.

Вера взяла два ведра и со злостью сунула в руки мужу, а сама сыпанула комбикорма в кормушки. Лесик принёс воды, налил в поилки.

«А Лёшка где?» - крикнула Вера

«Где? Бегает где-то, чума его знает».

«Я тута, ма», - белоголовый чумазый мальчишка лет пяти появился во дворе, прикрывая рукой разорванные штаны.

«Господи, где ж тебя носило? Опять штаны порвал. Иди сюда!»

Вера подвела сына к бадье с тёплой водой и умыла его.

«Руки сам помой с мылом. Ты ел чего-нибудь?!

«Ага, яйца ел и хлеб с молоком».

«А кашу из печки вам лень было достать?»

Детей у Леонида с Верой было трое. И все мальчики. Старшему Ивану исполнилось 16, он учился в ПТУ, а летом работал помощником комбайнёра, младшему Алёше шёл шестой год, а среднему Андрею – было девять. Вот о нём и будет главный мой рассказ. Чуть ниже, дорогой читатель, я познакомлю тебя с моим симпатичным героем.

А пока на дороге, на которой только что проехали подводы с колхозниками, скрываясь в густом облаке пыли, шло деревенское стадо. Коровы тяжело ступали, неся разбухшие вымя.

У некоторых слабососых бурёнок молоко цвиркало в разные стороны, теряя удой. Вера вышла встречать свою Красавку, поставила перед ней два ведра с тёплой водой. Та шумно втянула в себя живительную влагу и нежно слизала с рук хозяйки корочку хлеба с солью.

Вера привязала корову к раките, всучила Лёньке ветку, чтоб оводов отгонял, а сама взяла подойник и села доить Красавку. В это время на дороге показалось ещё одно стадо, овечье. Впереди, повесив длинный кнут на плечо (на другом висела котомка) шёл Андрюшка и свистел на дудочке. Такие дудочки мальчишка мастерил сам из молодых побегов ивы или ракиты.

Андрюшка был невысок, черноволос, в отличие от своих братьев, которые были сероглазыми и светловолосыми. На нём была неизменная синяя рубаха, подпоясанная настоящим солдатским ремнём да видавшие виды полосатые штаны.

Мальчишка загребал тёплую пыль босыми ногами, зато на голове у него красовалась настоящая пилотка. Пилотку и ремень подарил Андрею дед Елисей, ветеран войны.

Мальчика звали по-разному: кто Андрюхой, кто – Андрюшкой, бабка Наташа Голованиха звала его Андрейкой.

Мальчишка был очень шаловлив и горазд на выдумки. Он часто попадал в щекотливые ситуации, но всегда выходил сухим из воды, лишь только пожимал своими худенькими плечами: «А что я? Я ничего…»

(Окончание)

Однажды, после очередной проделки, отец наказал сорванца, но не бил, а только поставил в угол и сказал: «Эх, Андрюша, дрючить тебя надо, как Сидорову козу, а то совсем распустился!»

Старший брат стоял тут же и  со смехом подшутил: «Да, братишка, вот будут тебя дрючить, и будешь ты Андрюнька – дрюнька».

С этих пор  прозвище как приклеилось к пацану. И только мама с бабкой Наташей  звали его по-прежнему. И вот наш герой Дрюнька – овечий пастух вёл за собой отару. Овцы были хозяйские, каждый хозяин платил Дрюньке по одному рублю в месяц. За лето выходило по 3 рубля за овец, за ягнят пастух денег не брал. Деньги были небольшие, но зато хозяева были спокойны за свою живность.

Вера же была рада такому заработку, да и мальчишка был при деле. Он не только себя одевал к школе, но и братьям перепадало. Работа эта Дрюньке не была в тягость. Он привык рано вставать. Мать каждый день завязывала ему в узелок пару-тройку яиц, ломоть хлеба, пяток сырых картофелин, да бутылку молока. Со своим стадом юный пастух всегда держался  поближе к коровьему. Так мать приказывала. Мало ли что! Коров пасли по очереди, и чаще всего пастухами были дети. Они вместе собирали ягоды в сезон, иногда в узкой мелководной речушке ловили пескарей да огольцов и тут же жарили рыбу на костре.

Но чаще всего пекли картошку и мечтали. Мечтали о том, что вот станут взрослыми, будут лётчиками или моряками, увидят большой мир. А сейчас будущий лётчик шёл впереди своей отары, с важным видом посвистывая на дудочке.

Почти рядом с Дрюнькой шёл баран Бойка. Вообще-то, первоначально его назвали Борькой, но Дрюня не выговаривал звук «Р», и Борька превратился в «Бойку», тем более, что характер у барана был бойкий. Бойка был собственностью мальчика, его другом и телохранителем. Он был вернее и надёжнее любой собаки.

Во дворе у Веры настоящим хозяином был баран. Однажды Бойка зашёл во двор попить водички из корыта и увидел дерущихся петухов. Несколько минут он наблюдал за эти безобразием, а потом не спеша подошёл к задирам и так поддал их рогами по очереди, что одного петуха пришлось прирезать, а другой ещё три дня ходил грустный, и ему явно было не до драки.

Иногда Дрюнька садился на барана верхом и, уцепившись за крутые рога, носился по двору. Мать ругалась на сорванца, а он только смеялся. А однажды осенью мальчишка пропал. Его ждали к ужину, искали везде, но он как сквозь землю провалился. Заплаканная мать пошла доить корову, причитая и вытирая слёзы полотенцем: «Корову подою и опять пойду искать», - решила она.

Войдя в хлев, хозяйка включила свет и решила пересчитать овец. И что же она увидела? Все овцы лежали кружком, а в центре, положив лохматую голову на бараний бок, спал её сын. Бойка шумно вздыхал, его бок то поднимался, то опускался, в Дрюнька качался как в люльке.

Но сейчас Дрюнька подрос, ему было уже 9 лет, и его шутки и проказы приобрели другой характер. Как-то посреди летней страды произошло событие, над которым долго хохотала вся деревня.

Напротив дома Веры, через дорогу, жила одинокая женщина, по имени Зоя Петровна. Она была грубой, некрасивой, её смех напоминал лошадиное ржание, поэтому и прозвали бабу Жеребихой. Она работала завскладом, жила в достатке, да ещё промышляла самогоноварением. К самогонке она продавала и закуску: огромные солёные огурцы из бочки и грибы.

Грибы баба собирала все подряд: старые, червивые – мужики всё сожрут. Самогонка Зойкина была сомнительного качества, тем более, со старыми червивыми грибами. Но – «пьяному море по колено», поэтому клиентов у Жеребихи было хоть отбавляй.

Бабы на чём свет кляли продавщицу зелёного зелья, потому что мужики в деревне умирали как мухи. Часто та или иная несчастная жена прибегала к Зойке, колотила окна, ругалась, да только всё без толку.

В общем, не любили бабы Жеребиху и завидовали ей. Казалось бы, чему завидовать – одинокой некрасивой бабе, бездетной, которой никто не сможет ни ласкового слова сказать, ни пожалеть.

Да что там говорить, поругаться и то не с кем. А за то, что «не мята, не клята», что «дом – полная чаша», да сама себе – полная хозяйка. И ещё был одна причина для зависти – утки. Птица эта водилась у Жеребихи в большом количестве.

Конечно, говорили злые языки, колхозным-то зерном и слона можно выкормить, а ты попробуй такое стадо на траве выходить! Вот утки и стали главными персонажами деревенской комедии. Утки да Дрюнька. Самогонщица часто выбрасывала барду уткам, и ничего! А тут то ли спирта в барде много осталось, то ли сразу много дала, только утки, наклевавшись барды, тут же попадали замертво.

Жеребиха, увидав такую картину, чуть разума не лишилась. Но! Свою вину она признавать не собиралась и тут же оправдалась сама перед собой, то есть решила, что это бабы её сглазили.

- Ах, заразы! Чтоб вам захлебнуться! Нет, я вам не поддамся! – негодовала Зойка.

Долго она не горевала, никому ничего не сказала, но поскольку она была ещё жадна от природы, то решила ощипать уток. Не пропадать же добру! Кое-как злополучная хозяйка обобрала пух да перья, а уток, свалив в тачку, отвезла в овраг. А потом, утомлённая работой, выпила самогонки и забылась тяжёлым сном.

Вечером того же дня Вера послала Андрюшу к Жеребихе за самогонкой. Назавтра надо было второй раз опахать картошку. Ивана ещё не было, а Лёньку что толку посылать, дорогой половину выпьет и воды нальёт.

И вот подходит Дрюнька к порогу Жеребихи и видит: стоят утки ощипанные, с огромными головами и орут что есть мочи. Мальчишка заскочил в дом, нашёл там хозяйку и заорал: «Зоя Петровна, Зоя Петровна! Там твои эти пришли! Орут, как черти! Тут – ничего, а головы – во!»

В тёмном чулане Дрюнька и сам был похож на чертёнка. В проёме двери его тёмная фигура с лохматой головой и блестевшими в темноте белыми зубами казалась фантастической, нереальной. А мальчишка ещё отчаянно жестикулировал, строил рожки, показывал на дверь.

Жеребиха ничего не соображала, голова её гудела с похмелья, руки ныли. Она не могла понять, день сейчас или ночь. А Дрюнька всё не унимался: «Они там, Зоя Петровна! Тебя зовут, страшные такие!»

И вдруг бабу пронзила страшная мысль: «Это привидения пришли ко мне, мужики, мной отравленные, вот она, кара Господня!» И грохнулась на пол. Андрюшка с криком: «Жеребиха померла!» бросился за матерью. Лесик тоже не мог пропустить такую комедию, забежал за дедом Елисеем.

Бабы, стоявшие у колодца, видя, что народ бежит к дому Жеребихи, кинулись туда же. В общем, спустя некоторое время, хозяйку вытащили на белый свет, посадили на порог, дали попить воды. Утки, испугавшись людей, ушли в кусты и там притихли. Люди спрашивали друг друга, что же случилось?

Ясность внёс Дрюнька. Он залучил уток и подогнал их к порогу. Увидев своих несчастных, ощипанных птиц, женщина расплакалась. Сквозь слёзы она лепетала: «Да я же, как  всегда, я думала, они…, да мне эти перья…!»

Первым понял всё дед Елисей: «Да-а-а, Петровна, как говорится, «жадность фраера сгубила»…А утки, что ж, они привыкли к барде-то, а теперь их «отходняк» треплет, да и в горле теперь пересохло. Ты им хоть водички плесни!»

И тут грохнул хохот. На смех народ подходил и подходил. Люди пересказывали друг другу историю, дополняя её уже сочинёнными на ходу подробностями.

Зоя Петровна всё плакала и причитала: «Ох, бабоньки, простите меня, грешную. Это Бог меня наказал. Чуть не померла! Клянусь, больше не буду гнать эту заразу!» - и начала креститься.

Вера присела на порог рядом с соседкой. Помолчали.

Утки, напившись воды, которую налил им дед Елисей, ушли в сарай и вскоре затихли. Зоя Петровна встрепенулась: «А ты что приходила-то, Вер? Или Дрюньку за чем присылала?»

«Да я Андрюшку присылала за самогонкой. Картошку завтра хотела опахать».

«Ага, и всё сама, как будто бы и мужика у тебя нет. Мне хоть не обидно».

«Да ладно, Зой, не дави на больной мозоль, без тебя тошно».

«Ха, тошно ей! А кому не тошно? У каждого своя тошнота. Да, ну а малый у тебя, Вер, чисто бесёнок. Ведь как всё обставил, ну артист! Я же подумала, что это алкоголики пришли за мной с того света!»

Вера усмехнулась: «Пить надо меньше, причём тут Андрюшка?»

Но Зойка не унималась: «А он-то чернищий, волосёнки дыбором стоят! Ужас! Слушай, Вер, а в кого он у тебя такой чёрный, а? А то я ведь слыхала, будто ты его от Федьки родила. Ведь ты Федьку-то любила…»

Вера посмурнела. Молча сняла с головы платок, тяжёлая тёмная коса змейкой скользнула по спине.

«В меня он, а Иван с Лёшей в отца. А Федьку я любила в молодости, да мало ли кого мы в молодости любим? Не было у нас ничего. Глупости всё это! Болтают люди от скуки. А это кожа у Андрюшки тёмная, так что же тут удивительного, ну-ка, пожарься всё лето на солнце, что с тобой будет?... То-то и оно!» Вера встала: «Ну, ты самогонки-то нальёшь?»

«Сейчас! Сейчас! Я тебе получше налью. Вот куда без неё, окаянной, шагу не ступи – везде нужна»…

К осени утки оперились, разжирели. И Жеребиха однажды принесла двух уток Дрюньке в подарок. А самогонку она перестала гнать…

• Камса
• Вот так покатались! (рассказ)
• Кормилица
• Новые стихи
• «Просто жить…» (к юбилею Лилии Новиковой)
• Попутчица (случай на кладбище)
• Ярёма и Полина
• Самоварная любовь